Липовое дело об «оправдании терроризма» (часть 2)

2-ой Западный окружной военный суд. Заседание 29 июля

Одним из важных доказательств, на которое ссылалось обвинение, была комплексная судебная психолого-лингвистическая экспертиза видеозаписей разговоров в камере СИЗО в 2017 году. По мнению экспертов, 11 видеозаписей общим объёмом два с половиной часа «содержат совокупность лингвистических и психологических признаков оправдания коммуникантом „ИГАМБЕРДЫЕВ“ деятельности исламской политической партии „Хизб ут-Тахрир“, признанной в России террористической организацией». Впрочем, что конкретно недопустимого с точки зрения закона заявлял Игамбердыев своим сокамерникам, из обвинительного заключения неясно. Ни одна цитата из видеозаписей в этом документе не приводится.

По ходатайству подсудимого фрагменты некоторых записей были прослушаны в суде. Честно сказать, содержание не впечатлило. Подследственные обсуждали разные темы, но не было ни призывов к насильственным действиям, ни агитации к вступлению в какую-либо организацию, ни радикальных высказываний (это признали и эксперты). Подсудимый пытался обратить внимание судей на пропуски некоторых его слов или на неточности при транскрибировании (например, при изложении хадиса выражение «этап тирании» зафиксировано в стенограмме как «этап терроризма»!). Неправильно было определено следствием и место записи одной из бесед. Но решающего значения эти нюансы, на мой взгляд, не имели. Зато из записей, как и из выступлений Игамбердыева в суде, было ясно, что он говорил сокамерникам о своей принадлежности к запрещённой в России «Хизб ут-Тахрир» и высказывался об этой организации отнюдь не критически. В этом, по мнению следствия, и состоит совершённое им преступление — «оправдание терроризма».

Из заключения экспертизы: «В разговорах… отсутствует совокупность лингвистических и психологических признаков побуждения к осуществлению террористической деятельности, а также вступления в какую-либо организацию, признанную в России террористической. В речи отсутствует побуждение в любой форме к вступлению в партию, продолжению её деятельности»… В то же время содержится совокупность признаков оправдания деятельности запрещённой в России организации, «что выражено: лингвистически — информированием о ней, в частности, о конкретных действиях её членов, сообщением, что он является её членом, положительной оценкой деятельности партии „Хизб ут-Тахрир“, психологически — направленностью речи на формирование у адресата позитивного эмоционально-смыслового отношения к политической партии „Хизб ут-Тахрир“, представления о партии как о защитнике прав и интересов мусульман».

Не буду уходить в теоретические размышления о том, имеет ли право обвиняемый, выражая своё мнение, высказываться о несогласии с тем или иным запретительным решением или упоминать в разговоре о своей принадлежности к запрещённой организации, из-за участия в которой он был взят под стражу. В современной России это, как видим, чревато уголовным преследованием на основе обнаружения «совокупности лингвистических и психологических признаков». Подсудимый же, как представляется, отвергал правомерность такого рода неоднозначных юридических конструкций, поэтому его общение с экспертом в зале суда напоминало разговор людей, говоривших на разных языках.

После просмотра части видеозаписей суд перешёл к допросу эксперта.

Психолог Оксана Пужевич чётко ответила на вопрос об использованной методике. Затем отметила, что в заключении экспертизы говорится не об оправдании подсудимым террористических действий, а о выражении им положительного отношения к организации «Хизб ут-Тахрир», признанной в России террористической. Ничего больше! «Я не знаю, совершала ли „Хизб ут-Тахрир“ теракты, — сказала Пужевич. — Но, поскольку она признана террористической организацией, значит, совершает теракты... Если вы оправдываете „Хизб ут-Тахрир“, значит оправдываете терроризм».

Это вызвало эмоциональную реплику подсудимого: «В моих высказываниях нет ни одного слова, оправдывающего терроризм… Люди, имеющие отношение к терроризму, достойны наказания».

В обвинительном заключении фигурирует ещё один свидетель — житель Москвы Дмитрий Б., единственный сокамерник Игамбердыева, который в настоящее время находится не в местах лишения свободы. Ранее был осуждён за мошенничество и вымогательство, в 2017 году после рассмотрения кассационной жалобы меру пресечения изменили на подписку о невыезде. На судебные заседания 26 и 29 июля свидетель не явился. «Б. уклоняется от явки в суд», — оценил ситуацию председательствующий. На предварительном следствии Дмитрий Б. дал показания, что подсудимый якобы предложил сокамерникам-славянам «свою помощь» по вступлению в «Хизб ут-Тахрир», но это не нашло поддержки, также проводил «аналогичные беседы… не на русском языке» с выходцами из стран Средней Азии», «ходили разговоры», что он «собирал большую аудиторию» в СИЗО. Подсудимый настаивал на вызове свидетеля в суд, чтобы уточнить обстоятельства дачи этих показаний, достоверность которых он отвергал. Однако государственный обвинитель неожиданно объявил об отказе от использования показаний Дмитрия Б.

Ходатайство подсудимого о вызове в суд следователя в связи с сомнениями, связанными с протоколами допросов свидетелей, судом также было отклонено.

Суд перешёл к допросу самого Игамбердыева.

Подсудимый пояснил, что желает давать показания, от дачи показаний на предварительном следствии отказался, так как не доверял следственному органу. «В прошлом деле перевернули мои показания», — отметил он.

Игамбердыев сообщил, что вступил в «Хизб ут-Тахрир» примерно в 2011–2012 годах, зная, что организация запрещена в России как «террористическая», по-прежнему считает себя её членом и не скрывает этого. Он высказал несогласие с решением Верховного суда 2003 года о запрете этой организации как «террористической». При этом подчеркнул, что «никогда не оправдывал терроризм». «Это — грех, это запрещено моей религией, сказал Игамбердыев. — Как мусульманин, я не приемлю терроризм как метод». Разговоры о «Хизб ут-Тахрир» в СИЗО объяснил вопросами сокамерников о предъявленных обвинениях: «В тюрьме я никого не призывал, не вел агитации… В СИЗО мы общались на разные темы — бытовые, религиозные, политические, исторические, обсуждали события в мире… Я отвечал на вопросы о религии в той мере, в какой знаю… Ещё тогда ко мне подходили другие заключённые, предупреждали, что оперработники просили дать на меня показания, что я призываю к исламу, заставляю молиться» и т. п. Игамбердыев отметил существенные расхождения между показаниями свидетелей в суде, на предварительном следствии и содержанием представленных в суд видеозаписей: «Например, К. говорил о ночном разговоре, а на видео наш разговор происходит днём. По его словам, я по своей инициативе начал рассказывать ему о „Хизб ут-Тахрир“, а на видео видно, что это он задаёт вопросы… Видео не подтверждают, что я пытался вовлечь в „Хизб ут-Тахрир“ кого-то из сокамерников».

Отвечая на вопросы суда, почему он не уехал из России в арабские страны и почему рассказывал другим об исламе, если есть официальные мечети, Игамбердыев объяснил, что не знает арабского языка; кроме того, «обязанность мусульманина — разъяснять истины, записанные в Коране, призывать к исламу», «ни одна религия не ограничивается деятельностью в мечети», «я не собирался устанавливать здесь халифат или совершать теракт».

Суд объявил о начале прений сторон.

Государственный обвинитель повторил основные тезисы обвинительного заключения, включая утверждения о неоднократном оправдании подсудимым терроризма с июня по ноябрь 2017 года, его попытках «завербовать» свидетеля Илью К. и высказываниях, что метод террора «возможен для данной партии». Относительно позиции Игамбердыева было заявлено, что он, якобы «не отрицая фактические обстоятельства, отрицает лишь террористический характер „Хизб ут-Тахрир“, то есть стремится уйти от ответственности», «у него нет раскаяния». В связи с этим предлагается определить ему наказание в виде четырёх лет лишения свободы, с учётом ранее вынесенного приговора увеличить срок заключения с 16 до 18 лет лишения свободы с отбыванием в колонии строгого режима.

Адвокат Наталья Дорина отметила, что её подзащитный не оправдывал терроризм и не вовлекал свидетелей в запрещённую партию. Показания трёх свидетелей на предварительном следствии во многом написаны под копирку, что вызывает сомнения в их достоверности, свидетель К. уклончиво отвечал на вопросы защиты в суде, свидетель Б. заявил, что не давал показаний по делу и протокол заполнен не его почерком. Игамбердыев, по мнению Дориной, просто рассказывал об организации, в принадлежности к которой его в то время обвиняли, «он верит в идеи ислама, которые пропагандирует „Хизб ут-Тахрир“». По мнению Дориной, ст.205.5 УК подразумевает, что обвиняемый состоит в организации и распространяет её взгляды. За это Игамбердыеву в 2019 году уже был вынесен приговор. «Если сейчас его осудят и в колонии он снова будет отвечать на вопрос за что осуждён, неужели это тоже станет „оправданием терроризма“?» — задала вопрос Дорина.

Подсудимый Игамбердыев сказал, что для подготовки к прениям ему нужно прослушать записи показаний свидетелей в суде (ходатайство было удовлетворено), а после завершения прослушивания заявил, что необходимо дополнительное время для подготовки.

В судебном заседании объявлен перерыв до 11 часов 28 сентября.

Закрывая блокнот с конспектами судебных слушаний, хотелось бы отметить несколько моментов.

До недавнего времени по делам о «Хизб ут-Тахрир» особо тяжким уголовным преступлением признавалось само участие в запрещённой организации. Но в последние годы преступлением всё чаще становятся высказывания осуждёнными в частных разговорах о несогласии с приговором или с запретом организации как террористической. Дело Игамбердыева — лишь один из примеров этой новой тенденции. При этом возможности оспаривания в суде результатов экспертиз и сомнительных показаний бывших сокамерников у осуждённых мусульман невелики, а доступ к процедуре обжалования запрета тех или иных организаций в России фактически отсутствует.

В соцсетях пользователи всё чаще публикуют сообщения о надуманных уголовных делах об «оправдании» или «пропаганде терроризма», затрагивающих гарантированное Конституцией право на свободу выражения, и не только в отношении тюремного контингента.

Нынешняя российская практика ужесточения и без того непропорциональных приговоров по делам о «терроризме», не связанным с реальными актами насилия, напоминает кампанию «раскруток» дел политических заключённых в 2000-х в каримовском Узбекистане, которая была прекращена лишь после смерти узбекского диктатора. В России же такая практика сейчас только входит в моду. В прошлом году «Мемориал» уже сообщал о деле осуждённого Мирзобарота Мирзошарипова, ставшего жертвой аналогичной «раскрутки».

Никакого отношения к реальной борьбе с терроризмом всё это не имеет.