Убит на войне

Андрей Миронов в статье Кристины Горелик «Убит на войне», опубликованной на сайте «Радио Свобода» 31 мая 2014 года.

Человек имеет право: убит на войне

Памяти Андрея Миронова, советского политзэка, правозащитника и журналиста. Его самиздат, его тюрьма, его война. В воспоминаниях друзей.

 Кристина Горелик: Так уж случилось, что Правозащитный календарь на этот раз мне приходится обновить трагической датой. 24 мая под Славянском был убит Андрей Миронов – бывший политзэк, правозащитник и журналист, который вместе с итальянским фоторепортером Андреа Роккелли поехал в Донецкую область Украины, чтобы своими глазами увидеть, что там происходит.
 Это не первая поездка Андрея в горячую точку, он был в Таджикистане, во время гражданской войны в 90-е, был в Афганистане и был в Чечне. На первой войне и на второй.  
 Говорит руководитель ПЦ "Мемориал" Александр Черкасов.

Александр Черкасов: Речь идет и о тех местах, где бомбили и стреляли. Особенно глупо и обидно, что он, человек, который всем объяснял, чего стоит бояться, чего не стоит бояться, как и от чего нужно прятаться, не смог укрыться. Если мина летит к тебе, что ты сделаешь?
 
Кристина Горелик: А что это было?
 
Александр Черкасов: Ну в общем все понятно, там ведь на этом месте работали наши коллеги из "Хьюман Райтс Уотч". Накануне буквально мы с ними долго обсуждали, что это такое, что это за осколки. Это окраина города, которая обороняется от центральной власти. Там железнодорожный переезд, который перегородили вагонами, чтобы не могла проехать техника украинской армии. Из этих вагонов с углем пытались сделать что-то вроде народного бронепоезда. Понятно, что этот переезд хорошо пристрелян. Там рядом жилые дома, рядом психбольница на окраине города. Всегда такие больницы на окраине города – это комплекс отдельно стоящих зданий, этажа два-три высотой, идеальное место для оборудования наблюдательных пунктов и огневых точек, откуда можно контролировать подступы. По этим местам в предыдущие дни и ночи работали минометы. Что это именно минометы, определялось по виду осколков, которые там летали, по их формам и по хвостовому оперению тех мин, которые ложились буквально в этом месте. Кто вел огонь по городу? Ясно же, что не сами сепаратисты. Это украинские силы, стоящие на горе Карачун совсем рядом, из чего есть, из того и стреляют. Сюда можно было добить из 120-миллиметровых полковых минометов, они и били из полковых минометов. И когда теперь украинцы пытаются утверждать, что это не они стреляли, выглядит это достаточно глупо, примерно как в пьесе Гоголя "Ревизор" – унтерофицерская вдова сама себя высекла. Что, славянские товарищи будут стрелять из минометов по своим? Вряд ли будут, зачем им это. Тем более, вряд ли они будут это делать изо дня в день, из ночи в ночь. Подъехала группа людей на машине, не видно же, кто оттуда выходит, начали стрелять из минометов, досталось и людям, и машине, люди не успели укрыться. То есть успели укрыться, но если мина приходит прямо к тебе, где ты укрываешься, то это все, уже ничего не помогает. Так что это работа журналиста в таких местах, где стреляют, стреляют в том числе по мирному населению, потому что там несколько домов мирных жителей, жители не знают, как жить, где они прячутся по погребам, где просто толпа детей. Уже после этого кого-то из детей вывезли. Я читал рассказ женщины, которая вывозила, проезжая через блокпосты. Мягко говоря, нерадостно выезжать, но и оставаться, как мы видим, опасно.
 
Кристина Горелик: Машина была военная?
 
Александр Черкасов: Машина была гражданская. Но если это не регулярные силы, если тамошние бармалеи бегают в чем есть, кто наполовину в гражданском, кто целиком в гражданском, кто это будет разбирать?
 
Кристина Горелик: Не так категоричен в выводах другой друг Андрея, российский историк Никита Петров, который советует внимательно изучить все обстоятельства гибели журналистов в Славянске.
 
Никита Петров: Точного ответа, конечно, до сих пор нет, надеюсь, что этот ответ будет получен. Обстоятельства гибели Андрея, скорее, стечение трагических случайностей. Конечно, нельзя сказать, что он пытался быть осторожным – это не в его характере, увы. К сожалению, сколько раз отговаривали, честно скажу, но он был смелым человеком, по-своему даже безрассудно отчаянным. Все эти поездки, все эти горячие точки – это была основа его жизни. Как машина с корреспондентами оказалась на линии обстрела? Почему на самом корпусе машины есть следы от автоматной очереди, от пуль автоматического оружия? Что было раньше – стрельба по машине или минометный обстрел? Невозможно сейчас сказать, я надеюсь, что это выяснится. Кто первый обстрелял машину? Был ли открыт минометный обстрел в ответ на стрельбу, которая была на блокпосту? Это же все происходило на блокпосту у сепаратистов в Славянске.
 
Кристина Горелик: Андрей Миронов был всегда точен, в формулировках. И тверд в убеждениях.
 Никита Петров познакомился с ним еще в 70-е годы, уже тогда Андрей говорил то, что думал, не стесняясь и не боясь.
 
Никита Петров: Я могу сказать, что он был очень открытый, честный и по-своему бескомпромиссный человек. Трудно, конечно, не хочется говорить "был", не нравится мне это слово, но что делать. Его позиция подкупала искренностью. Не нужно было прятаться за словами, ему не нужно было скрывать свои взгляды, он их и не скрывал. Он, собственно говоря, даже по-своему предопределил свой арест. Потому что понятно, что мы многие думали абсолютно точно так же, как и он, но так открыто, может быть, мы не высказывались. Где-то работали, где-то осторожничали. Он, презрев всякую опасность, где бы то ни было, начинал сразу брать быка за рога: что за страна, где мы живем, что это за порядки такие советские. Я бы сказал так, что до поры до времени все это сходило с рук. Сначала слова, потом чтение книг. Я как сейчас помню, это были книги "Архипелаг ГУЛАГ", роман Замятина "Мы", Оруэлл "1984 год", какие-то списки, какие-то самиздатовские сборники. Все это он с большим интересом не только сам читал, но и давал читать, в частности мне. Конечно, рано или поздно вся эта деятельность не могла не быть незамеченной со стороны органов КГБ. Уже в 1984 году его серьезно преследовали. Он работал в Москве не совсем легально, он работал по моей второй трудовой книжке в булочной московской. Это была тоже соответствующая тусовка, туда приходили иностранцы. В конце концов КГБ накрыл эту точку, его под белы рученьки выдворили из Москвы, из булочной той самой, а меня уволили из булочной, потому что числился именно я. Вся эта история, которая кончилась более-менее благополучно в тот момент, но слежка за ним была постоянная. И в 1985 году 7 августа он был арестован в Ижевске. В тот же день, когда арестовали Андрея, у меня был обыск, потому что я занимался серьезно историей, у меня были материалы, связанные с историей госбезопасности, чем я, собственно говоря, все равно продолжил заниматься, но часть документов у меня была изъята.
 
Кристина Горелик: Андрея Миронова судили в Ижевске, а не в Москве, по месту прописки, обвинили по знаменитой 70-й политической статье: "Антисоветская агитация и пропаганда" – за распространение самиздатовской литературы.
 В итоге "…суд учитывает повышенную общественную опасность и характер содеянного подсудимым…", "…преступление, по мнению коллегии, совершил из низменных антисоветских побуждений, что отягчает его ответственность…" и осудил Миронова на 4 года строгого режима и 3 года ссылки.
 Из приговора суда:
"Миронов <... > распространял клеветнические измышления: извращал всемирно-историческое значение Великой Октябрьской Социалистической революции, называл ее лишь заговором кучки людей, порочил советскую действительность, рассказывая об отсутствии в нашей стране демократии, прав и свобод личности, утверждал об отсутствии народовластия".
 
Никита Петров: Действительно Андрей занимался тем, что и изучал историю, и распространял литературу. В то время, когда это было, это называлось "антисоветская литература". Я могу сказать, что приговор по делу Андрея от апреля 1985 года – это документ эпохи, потому что в нем сконцентрировано все. Собственно сила советской власти расправиться с любым, кто не согласен с советскими концепциями и доктринами, и бессилие советской власти, потому что она боится печатного слова, потому что она боится честного разговора о своей собственной природе. Если пробежаться даже очень бегло по строчкам приговора, там видно: утверждал, что в СССР нет выборов. Но это же абсолютная правда. Утверждал, что в СССР вся экономика держится только за счет цен на нефть, стоит им упасть, и тогда будет полный крах советской экономики, советской системы, что, собственно говоря, и случилось.
 
Кристина Горелик: Отправили Андрея Миронова отбывать срок в мордовские политические лагеря. Где он до блеска отшлифовал свой итальянский, который очень полюбил еще на воле; сначала ласкающий слух язык, а потом и прекрасную страну, в которую попал уже много позже.
 Знание итальянского помогало Андрею зарабатывать в качестве переводчика после своего освобождения, он много ездил с журналистами по стране, а также сопровождал группы правозащитников, вспоминает координатор таких групп, итальянская знакомая Андрея Марта Деланосе.
 
Марта Деланосе: Один профессор в Италии из университета, который Миронова знал, как только он узнал, что мы организуем такие путешествия по России и занимаемся правами человека, он сразу дал нам контакты Миронова. Мы встретились около памятника Маяковскому на площади. И это была наша первая встреча. Он очень хорошо говорил по-итальянски, намного более лучше, чем я по-русски. Он изучал итальянский в лагере – это просто удивительно, я не могла бы поверить в это, но это точно так. Я случайно включила радио, еще была в Италии, готовилась к путешествию, просто завтракала и услышала: в Украине погиб итальянский журналист Андрей Миронов. Конечно, я плохо поняла, сразу включила интернет, у меня есть страница на фейсбуке, начала получать новости. Я написала мейл представителю "Амнести" в Италии, он хорошо тоже знал Миронова, спросила: что знаете? Пожалуйста, скажите мне, потому что я не хочу ждать. К сожалению, через несколько часов пришла эта новость о смерти Миронова. Я до сих пор не могу поверить в это. Я сейчас в Москве, мы должны были встретиться еще раз в течение моего путешествия с группой, которую я жду сегодня вечером. У меня есть контакты, но они уже не нужны. У меня не осталось слов.
 
Кристина Горелик: У Андрея всегда находились слова, чтобы рассказать о несправедливости и силы, чтобы помогать людям и бороться. После освобождения из лагеря Миронов не только пишет очерки, статьи, но и активно участвует в общественной жизни страны.
 Но освободили его не за хорошее поведение, не потому, что сломался, сдался и перестал высказывать "антисоветские, враждебные советскому строю взгляды". Перестройка началась. Слово историку Никите Петрову.
 
Никита Петров: Андрею относительно, конечно, повезло. Потому что в конце концов он не отбыл тот срок, который был ему назначен советской властью. Сама советская власть менялась. И когда в 1986 году возник вопрос об освобождении политических заключенных, об этом в сентябре 1986 года уже речь шла на политбюро. Горбачев понимал, что ему нужно делать какие-то шаги, которые улучшали бы имидж Советского Союза. Он предложил Чебрикову, председателю КГБ, разобраться с этим. Чебриков вносил свои осторожные пока еще предложения: те, которые готовы отказаться от антисоветской деятельности, мы их можем освободить, те, которые упорствуют, мы с ними будем продолжать работать. Горбачев торопил, ему нужно было в Рейкьявик успеть. До Рейкьявика, конечно, не успели, к Рейкьявику отпустили только Ирину Ратушинскую и Орлова. Решение о всех остальных было принято в декабре, сразу же после того, как был освобожден из горьковской ссылки Сахаров. То есть это были те решительные шаги Горбачева. Кстати, интересно, что на этом заседании политбюро в сентябре 1986 года Чебриков говорил, что чекисты поддерживают курс Горбачева на перестройку. И он, Чебриков, клянется партбилетом, что это так. Это замечательная фраза. В конце концов, даже руководители КГБ в 1987 году, после того, как пошел процесс освобождения политических заключенных, говорили: да, есть издержки от этого, но гораздо больше плюсов. В конце концов они их отпустят, но будут следить.
 И, конечно, за Андреем, когда его отпустили в феврале 1987 года, я помню, он приехал в Москву – это была замечательная история, замечательная встреча, но за ним, конечно, следили и пытались выдавить из Москвы. С большим трудом он добивался возможности прописаться у Ларисы Богораз – это целая история. КГБ препятствовал, чинили всякие препоны. Он достигал своего, он был чрезвычайно упорен – это было хорошее качество, оно было вознаграждено. С тем же, я бы сказал, пафосом и с той же пассионарностью, с какой он честно и смело говорил о том, что он думает про советскую власть, он точно так же включился и в те процессы, которые мы сегодня называем перестроечными.  
 
Кристина Горелик: В октябре 1993 года Андрей Миронов защищал подступы к "Останкино" от сторонников Макашова и Анпилова. Тогда бойцами спецназа МВД "Витязь" был открыт огонь по собравшимся у телецентра людям, погибли порядка 50 человек.
 В последнее время Андрея часто можно было увидеть на акциях протеста на проспекте Сахарова, на Триумфальной и Болотной площадях в Москве.
 Коллеги в шутку называли его радикальным крылом "Мемориала", куда он, кстати, вступил почти сразу после основания Общества, в 1989 году.
 А потом началась Чечня.
 
Александр Черкасов: У Андрея было свое не то чтобы направление, но то, что он всегда отмечал то, по поводу чего он всегда выступал, – применение запрещенных видов оружия. Например, эту железку он привез из села Самашки в 1996 году. Это не 1995 год, про который все знают, когда боевики ушли из села и после этого при зачистке там убили более ста мирных жителей. Это было в апреле 1995 года, а в марте 1996 боевики из села не ушли. Было другое: из села не ушли мирные жители, только половина примерно, село пытались штурмовать, используя оставшихся мирных жителей как живой щит. Просто сажали на броню боевых машин стариков, женщин, детей, так шли по улицам. Правда, дойдя до центра села, военные почему-то решили, что у них все получилось и жителей отпустили. Боевики, залегшие на огородах, пожгли эти самые боевые машины, бои продолжались. Через пару дней командир чеченцев, сидевших в этом селе, договорился с военными, что жителей отпустят, а штурм продолжался еще две недели по нарастающей. Артиллерия, авиация, тяжелые бомбы, которые чеченцы почему-то называли глубинными, под конец вакуумные бомбы, объемно детонирующие боеприпасы. Ударная волна была такая, что металлические листы заборов просто выгибало, как будто там пресс по ним прошелся. Применять такое в населенных пунктах нельзя категорически. Только боевики к тому моменту из села уже ушли. А это тоже привезено Андреем. Это от огнемета "Шмель" контейнер. Тоже объемно детонирующая штука типа вакуумной. Из этого выстрелили в подвал, где сидели жители Грозного, люди погибли. Андрей привез это как свидетельство, как доказательство. Или шариковые бомбы, которые использовали, кассетные боеприпасы с шариковыми бомбами, которые использовали по Грозному. Все это Андрей старался фиксировать, доказывая то, что сами методы войны незаконны. Он, например, в 1999 году, уже во вторую войну, привез информацию о ковровых бомбардировках чеченских сел в горах. Ковровые – это когда одна воронка накладывается на другую, когда нет пространства, где можно укрыться. Кстати, есть это на видеозаписи, где Наташа Эстимирова снимает и комментирует. Наташа как раз работала на чеченском телевидении – это 1999 год. У него было такое дело, он старался документировать использование запрещенных методов ведения войны и запрещенных боеприпасов.
 
Кристина Горелик: Эта война для Андрея никогда не закончилась. Он и погиб на войне.
 В этом году Андрею Миронову исполнилось 60 лет, трудно в это поверить, теперь, когда смотришь уже только на его фотографии. И еще на эти старые архивные видеокадры, которое навсегда запечатлели для нас такое открытое и улыбчивое лицо этого тихого и мягкого в общении, но абсолютно бескомпромиссного в отстаивании правды человека.  
 
Никита Петров: Я понимаю, что есть в жизни, в судьбе человека всегда какая-то своя логика. Но всегда это трудно осознать и трудно принять. Я понимаю, Андрей выполнял по сути профессиональный долг, он был журналистом, у него было журналистское призвание. Да, его можно называть правозащитником – это стержень его личности, это обостренное чувство несправедливости, обостренное чувство, что где-то что-то идет не так. В отстаивании своей точки зрения на вопросы прав человека он был всегда бескомпромиссен. Это хорошая черта на самом деле. Сколько мы знаем людей конформистов, соглашателей, готовых маневрировать и лавировать. Андрей не строил личной карьеры и никогда не встраивался в официальные структуры, не нужно было ему это. Он по-своему, между прочим, жил правильной и счастливой жизнью: он делал то, что ему нравится, он говорил то, что он думал. Не каждому дано.

Источник - http://www.svoboda.org/content/transcript/25404314.html