"Ничего плохого о тюрьме сказать не могу. Я — ее житель"

— С момента вашего осуждения прошло три года. Как вы сейчас расцениваете ваше уголовное дело?

— Если вникать во все детали, то это будет очень длинная беседа, потому что если любого зека спросить о несправедливостях в его уголовном деле, он будет рассказывать об этом сутками. Основная фабула, исходя из приговора, такова: по версии следствия и обвинения, я 29 сентября 2012 года опубликовал в блоге "Набат РБ", размещенном на платформе Живого Журнала, статью Айрата Дильмухаметова "Ахыр Заман", предварительно с ним об этом договорившись. Эта статья была признана экстремистской лишь в марте 2013 года.

Согласно статье 54 Конституции России, деяние, которое на момент совершения не являлось преступлением, не может быть уголовно наказуемым. В моем же случае закону придали обратную силу, что неконституционно. И это представляет большую угрозу для свободы слова. Пользуясь этим прецедентом, можно любого редактора, журналиста посадить за то, что он, к примеру, год, три или пять лет назад опубликовал материал, который потом был признан экстремистским. Получается, такая опасность грозит любому журналисту.

Когда мой блог "Набат РБ" был закрыт и удален редакцией Живого Журнала, эта же статья вдруг всплыла на сайте "Ревинформ". Организация вторичной публикации этой статьи понадобилась следствию, чтобы возбудить против меня второе уголовное дело, которое объединили с первым. Сделано это было с помощью общественного активиста Дмитрия Чувилина (координатор движения "Левый фронт" в Башкортостане; в сентябре 2018 года избран депутатом Госсобрания РБ по списку КПРФ — "Idel.Реалии"), который тогда модерировал сайт "Ревинформ". Модерирование сайта следствие вменило в вину мне, но я и создать его не мог, поскольку в сентябре 2011 года отбывал срок по своему первому приговору. Показания свидетелей о моей непричастности к созданию и модерированию сайта суд тоже проигнорировал. Вот так фабриковалось мое дело, и был вынесен приговор.

— В чем все-таки, по-вашему, была причина фабрикации?

— Полагаю, прежде всего, в том, что в январе 2012 года я в присутствии президента Рустэма Хамитова выступил на заседании Уфимского горсовета, когда там в первый раз назначали мэром Ирека Ялалова. Я требовал отменить конкурс и перейти к выборам мэра всем населением. Меня тогда схватила охрана и вынесла из зала за руки и за ноги. К тому же надвигалась целая череда выборов — президента республики, Госдумы, президента страны — мои ресурсы были популярны, и их хотели заранее обезглавить. Не исключаю и мотива простой мести спецслужб за то, что я отказался сообщить на следствии, кто автор статьи, назвать имя Дильмухаметова и вообще пойти на сотрудничество со следствием и пройти по делу Айрата свидетелем. Вот от этого я отказался.

— Как проходил ваш срок в курганской колонии? В последнее время российская пресса полна свидетельств о масштабных, даже ужасающих случаях нарушений прав человека в местах заключения, пытках и других издевательствах. Встречалось ли вам что-то подобное?

— В колонии, где я сидел, ничего такого не было — никаких случаев насилия, издевательств со стороны персонала. Никаких инцидентов.

— Чем это можно объяснить? Нормальное начальство, плотный надзор со стороны прокуратуры и общественности?

​— Нет. Просто если у заключенных есть возможность договариваться с администрацией об условиях, так скажем, сосуществования, они это делают. Те соблюдают порядок — эти их не трогают.

— Какие были условия содержания заключенных в колонии?

— Жили мы в бараках по сто человек в каждом. Бараки были разделены на секции-комнаты по несколько десятков человек. Помещения, конечно, отапливались в холодную погоду. Словом, в бытовом плане все было нормально. По зоне можно было ежедневно гулять хоть до закрытия бараков на ночь. Питание — ну, оно было куда лучше, чем в Советской армии, когда я там служил.

Незадолго до моего прибытия там завели уголовное дело на начальника колонии за то, что тот подворовывал — поэтому новое начальство старалось уже пунктуально выполнять все требования по содержанию заключенных. Кормили нас по норме, этого вполне достаточно и по количеству, и по качеству. Рацион — каши, картошка, борщ, рыба. Вот овощи были редко, но нам их посылали в передачах, как и фрукты.

— Работали ли вы в колонии?

​— Нет. Как, кстати, и многие. Люди предпочитали не работать на государство, если была такая возможность. Работало там процентов двадцать — на лесопилке, металлообработке. Но у меня не было таких специальностей. Свободное время я убивал книгами и шахматами.

— Как у вас было со здоровьем? Нормальная ли была в колонии санчасть?

— Со здоровьем у меня было все в порядке. Разве что иногда простужался, но этим заболеть можно везде. А так я вернулся с зоны даже более здоровым, чем уходил. У меня раньше болела спина, были проблемы с органами пищеварения — там все это наладилось. Ты же видишь — я практически не изменился, разве что похудел чуток. Там можно было поддерживать физическую форму — в культцентре колонии есть тренажерный зал, на каждой "локалке" — турники. Но я не занимался упражнениями, поскольку считаю, что после 50 лет это уже на пользу не идет.

Роберт Загреев и Айрат Дильмухаметов

Вот с санчастью было плохо. Максимум тебе дадут таблеточку и отпустят, и то если выстоишь в очереди к врачу. Тяжелых больных обычно отвозят в спецколонию в Магнитогорск. Но на моей памяти не было ни одного случая смерти заключенного из-за болезни.

— Когда мы говорили по телефону, вы сказали, что последние полгода вы сидели в бараке строгих условий содержания (СУС). За что вас туда поместили? Какие там были условия?

— Думаю, что вообще-то меня по моей "террористической" статье сразу должны были туда упаковать. Но в этой колонии политзеки были очень редко и, наверное, начальство просто не разобралось сразу. А когда появился новый опер со специализацией по экстремизму, то меня тут же туда и закатали. Поводы нашлись сразу — якобы нарушение формы одежды, плохо заправленная кровать. Всегда можно найти, к чему у зека придраться. А условия содержания я там сравнил бы с обычным российским пансионом для престарелых. Строгость в том, что передачи разрешены лишь раз в полгода, а не раз в три месяца, как в обычных условиях. А питание там было даже получше.

— Что переносилось в неволе тяжелее всего?

— Конечно, отсутствие семьи, родных, любимых людей. По существу это было единственной тяжелой проблемой — почти полный разрыв социальных связей. Разумеется, нам разрешалась переписка с родными, но дело не в этом. Я вообще старался писать домой поменьше, реже вспоминать о прошлом, о воле. Иначе трудно выдержать. Те, кто начинал погружаться в воспоминания, в тоску по дому, выпадал из повседневной жизни, самоизолировался, и им было все труднее. Была пара попыток суицида из-за семейных проблем, переживаний о доме. Нет, там лучше позабыть об этом и жить сегодняшним днем.

​— Какие у вас впечатления от нынешней российской тюрьмы?

— Я скажу так — честному человеку в тюрьме бояться нечего. Там живут такие же люди, как здесь, только немного "одичалые". Но там сложились свои общины, как братства, оказывавшие сильное влияние на каждого члена коллектива. Я сам удивлялся, наблюдая, как люди, которых на воле ничто не удержало от совершения преступлений, ничто не могло перевоспитать, там становились тихие, шелковые и порядочными лишь под влиянием такого коллектива.

Роберт Загреев на судебном заседании

— Слушая вас, можно подумать, что вы побывали в колонии, организованной по типу Макаренко, такие "Флаги на башнях" в Курганской области. Правда, замечу, что я не нашел в интернете свидетельств каких-либо инцидентов, связанных с этой колонией.

— Я рассказал, как есть. Может, разочарую, но там, действительно, не было никакого Гуантанамо для политзаключенных. И ничего плохого о тюрьме я сказать не могу. Я — ее житель. Конечно, я вернулся оттуда с усилившимся глубоким разочарованием в государстве, в правоохранительной и судебной системе. Но с укрепившейся верой в людей.

— Как встретила вас семья, какой вы ее нашли?

​— Есть такая поговорка у зеков: "Наши родные сидят вместе с нами". Так и мои родные как будто сидели три года, как и я — в таком состоянии я их нашел. Мать стала инвалидом, ей ампутировали ногу. Будь я на свободе, я бы сделал все, чтобы это предотвратить. Жена, сыновья тоже настрадались, конечно, переживая из-за меня. Старший сын — особенно. Помню, когда после обыска нас вместе привезли на допрос, мне сказали — у тебя тут сын в соседнем кабинете. Выбирай: или ты уйдешь отсюда домой, или он, поскольку вы на одном компьютере дома работали. Они умеют давить через родственников…

— Страна изменилась за время вашего отсутствия на воле. Какое впечатление произвели на вас эти изменения?

— Впечатления у меня создавались еще в колонии: из телепередач и других новостей. Я пришел к выводу, что в России завершено создание полицейского государства. Конечно, я поддерживаю всех, кто продолжает выступать против установления в стране такого режима и готов к ним присоединиться. Но для того, чтобы поднять народ на преобразования, нужно дать людям образ будущего, образ того, какой должна стать жизнь в России.

— Какие у вас планы на ближайшее будущее?

​— Хочу дописать книгу, которую я начал на зоне. Книгу о значении и роли квартальных общин, принципов коллективизма, начал самоуправления в создании гражданского общества. Этим я занимался долгое время до арестов. Свой труд в тюрьме я писал на оборотной стороне страниц моего уголовного дела, исписал почти двести листов. Но в бараке СУС у меня ее похитили. Теперь нужно все восстанавливать по памяти.

Роберт Загреев после освобождения

Конечно, продолжу заниматься и журналистикой, чтобы доводить свои идеи до общества и получать обратную связь от людей. Буду отменять административный надзор — его установил надо мной на три года суд перед освобождением, по ходатайству колонии. Этот надзор запрещает мне выезд из города, нахождение в ночное время вне дома, и, конечно, посещение массовых мероприятий.

И буду бороться за отмену моего приговора уже в ЕСПЧ. Российские инстанции — Верховный суд РФ, его президиум — оставили вердикт в силе, но остается еще надежда на Европейский суд.