«Не было иного бескровного выхода»

Во время нападения на Буденновск в 1995 году чеченские боевики захватили свыше полутора тысяч человек и забаррикадировались с ними в местной больнице. Полевой командир сепаратистов Шамиль Басаев требовал от российских властей, чтобы они прекратили боевые действия в Чечне и вывели оттуда свои войска. Силовики отказывались вести переговоры с боевиками и на третьи сутки захвата предприняли неудачную попытку штурма, в которой погибли несколько десятков человек.

Заложников удалось освободить только на пятый день после самого захвата. Людей удалось вызволить благодаря усилиям премьер-министра Виктора Черномырдина и так называемой «группы Ковалева», состоящей из правозащитников, депутатов Госдумы и местных чиновников. В эту группу входили Сергей Ковалев, Олег Орлов, Юлий Рыбаков, Виктор Курочкин и Сергей Попов. Именно они добились освобождения свыше полутора тысяч человек из плена, а также подписи этих людей стоят на мирном соглашении с Шамилем Басаевым.

Кристина Закурдаева и Катерина Кочкина в рамках спецпроекта Настоящего Времени «Заложники. 25 лет захвату Буденновска» поговорили с участниками «группы Ковалева» о том, как велись переговоры, с какими трудностями они сталкивались и почему постепенно память об этих событиях стирается.

• Сергей Ковалев

Сергей Ковалев — российский правозащитник, автор российской Декларации прав человека и законов «О реабилитации жертв политических репрессий». В 1995 году Сергей Ковалев был депутатом Государственной Думы, возглавлял Комиссию по правам человека при президенте, за несколько месяцев до захвата заложников в Буденновске ушел с поста уполномоченного по правам человека России. В период Первой чеченской войны занимался вопросами соблюдения прав мирного населения и обменом пленными между сторонами конфликта. Во время захвата Буденновска находился в Германии, но прилетел на место событий уже 16 июня. Ковалев по поручению премьера Виктора Черномырдина возглавил группу переговорщиков, которые после неудавшегося штурма вошли в больницу к боевикам. Он же был добровольным заложником Шамиля Басаева на пути в Чечню. В 1996 году подал в отставку с поста главы президентского Комитета по правам человека в знак протеста против действий российских военных в Чечне.

Я узнал об осаде, будучи за границей. Все-таки я ощущал необходимость быть там — на месте, чтобы попытаться сохранить жизнь заложников.

Все проходило по стандартной советской схеме: некое начальство, которое, так сказать, осадило больницу и окружило Басаева, слушалось другое начальство, начальство опасалось не столько ситуации, сколько недовольства какой-нибудь высшей власти, поэтому достаточно глупо проходила эта осада. Не было никаких попыток переговоров. Готовился штурм. Было совершенно ясно, что штурм этот унесет огромное количество жертв, жертв заложников. Заложников было не менее 1500 в этой больнице.

Они были настоящие фаталисты
Уже после окончания штурма вышли два врача — мужчина и женщина, которых Басаев выпустил, — и через них мы связались по телефону с Басаевым. Оказалось, что это было очень просто. Телефонная связь не была нарушена осаждающими войсками. Разговоры с Басаевым были очень простыми. Он изложил свою позицию: вот он в больнице, там большое количество заложников, а его вооруженные ребята хорошо и профессионально заняли круговую оборону, и если будет второй штурм, погибнет большое количество мирных людей. Я отлично знал Басаева и был свидетелем его военных способностей, дисциплины в его отряде и их психологии «будь что будет». Басаевские ребята — очень опытные в военных делах, они не понесут серьезных жертв. Было понятно, что нужно находить выход из положения. Знаете, они были фаталистами, как это бывает у таких. Дескать, делай, что должно и будь что будет. Вот так обстояло дело.

Я должен сказать, что в разрешении ситуации решающую роль сыграл Виктор Степанович Черномырдин. Слава богу, Борис Николаевич Ельцин в то время был в загранкомандировке. И, несмотря на то, что сложилась такая острая ситуация государственного значения, он этой командировки не прекратил. Это была советская манера — начальство занято своими важными делами, а там хоть трава не расти. Он эту командировку не прекратил, как сделал бы любой международный политик высокого ранга при отчаянной ситуации. Он вел свои загранпереговоры. А здесь, слава богу, на высшей кремлевской позиции был здравый человек. Вот это обстоятельство сыграло решающую положительную роль.

Во-первых, он был человек совсем другого склада, чем Борис Николаевич Ельцин, чувствовал ответственность и понимал, сколько крови прольется при таком упорном решении боем развязать ситуацию. Черномырдин был совестливый человек и здравого ума. И это сыграло огромную роль, потому что ясно стало, что надо искать выход, а главный фактор, который при этом должен был играть решающую роль, — это жизнь заложников. А что еще? А больше ничего.

Это была городская больница, немаленькая больница, где довольно много пациентов было. Да еще Басаев согнал туда огромное количество мирных жителей в качестве заложников. А вот отряд Басаева, военная квалификация которого была превосходной. Это были настоящие вояки, фаталисты, готовые рисковать жизнью. Ну и стандартные вооруженные силы — полуполицейские, полу какие-то, у которых своя специфика: бойся начальства, соблюдай дисциплину, не твое дело принимать решения, слушайся, чего скажут.

Главная официальная цель [оперативного штаба] состояла в том, чтобы во что бы то ни стало разгромить банду Басаева, так это считалось важным. И это значило этот штурм — и победа. Штурм во что бы то ни стало, любой ценой. При этом судьба огромного числа заложников не принималась во внимание. Это стандартная советская ситуация.

Наши суждения были принципиально иные. Для нас важны были жизни заложников. Как быть? Идея состояла в том, чтобы добиться некоего согласованного решения, в котором главное значение имела бы судьба заложников.

Черномырдин-Ковалев-Басаев
Соглашение принималось, так сказать, трехсторонним образом — это были Виктор Степанович Черномырдин, Шамиль Басаев и Сергей Адамович Ковалев. Понятно, что за каждым именем была своя команда. Решение в каждой из этих команд принималось после долгих и коллективных обсуждений. Я могу назвать своих соратников: это были Валерий Борщев, Михаил Молоствов, Олег Петрович Орлов и Юлий Рыбаков.

Слава богу, наша команда дружная. Я там как бы назывался главой этой команды, на самом деле это был вполне доверяющий друг другу коллектив, давно сработавшийся. Все решения принимались после подробных обсуждений. Вот, собственно говоря, и возникли переговоры. Тогда стали искать выход из положения.

Басаев согласился на определенных условиях: пожалуйста — все заложники будут освобождены при условии, что Басаеву будет обеспечен безопасный выход в горные районы Чечни, которые формально были частью России, а на самом деле жили своей жизнью. А Басаев в этих горных районах был авторитетом куда более значительным, нежели Ельцин.

И тогда нужно было искать некоторый компромиссный план, чтобы сохранить жизни заложников, и за это, естественно, нужно было заплатить большую цену, а именно предоставить Басаеву возможность сохранить жизнь его отряду. Если ставить во главу угла жизнь заложников, это был естественный план, и думаю, единственный разумный и человеколюбивый. Потому что заложников было очень много, и жертв при военном, вооруженном столкновении при осаде горбольницы было бы ой-ой-ой сколько. Не было иного мирного выхода. Иного бескровного выхода.

Но должен сказать, что пациенты больницы и мирные заложники, согнанные туда... Довольно часто Басаев выставлял их к окнам, и они кричали, обращаясь к людям, к силам окружения: «Нас много, будут большие жертвы, пожалейте мирных людей». Не знаю, как это действовало на военное командование... По-моему, никак. А вот на людей, на солдат и офицеров, которые окружили больницу, это действовало всерьез. Они понимали, сколько крови мирных граждан прольется при штурме больницы. Кроме того, осаждавшие отлично понимали военную мощь басаевского отряда.

Прочность коллективной памяти
Позже [спустя месяцы после захвата] наши соглашения были нарушены постфактум, когда это уже не имело решающего значения в быстрой текущей ситуации. Некоторое время эта договоренность действовала. Она была нарушена. Я не могу точно датировать это, но эта договоренность постепенно шаталась и, в конце концов, рухнула, но дело было все-таки такое. Договоренность договоренностью, а реальная ситуация совсем другая.

Довольно долгое время, так сказать, стремившаяся к независимости Чечня находилась в довольно прочном положении. Что бы там ни заявляли федеральные власти, на территории горной Чечни они были бессильны до смешного. Чечня жила своей собственной самостоятельной жизнью. Ну, у этой жизни был короткий срок. Понятное дело, при соотношении сил, но тогда во время захвата это все-таки устраивало стороны, а главное — это равновесие было залогом сохранения довольно большого количества человеческих жизней.

[Сегодня о захвате Буденновска] вспоминают не часто. Знаете, прочность памяти зависит от достаточно многих условий. Прежде всего, от атмосферы в стране. Давайте, будем говорить откровенно. Наша государственная власть не только далека, но во многом просто противоположна. Ну, скажем, так устойчива к демократическим критериям по устойчивым соображениям.

Эта власть узурпирована понятно кем, но давайте, посмотрим на биографию нашего нынешнего политического лидера. Это подполковник КГБ. Это довольно высокий чин, который я бы сказал, что, по сути дела, в сегодняшних российских государственных условиях, это что-нибудь повыше генеральского чина в нормальных вооруженных российских силах. КГБ по нашей печальной истории играло решающую роль в России. Мне кажется, что это даже не надо доказывать, это совершенно ясно.

• Олег Орлов

Олег Орлов — правозащитник, председатель Совета Правозащитного центра «Мемориал», независимый наблюдатель в зонах конфликтов на Кавказе и в Центральной Азии. В период Первой чеченской войны был помощником Сергея Ковалева, входил в его миротворческую группу и также занимался вопросами обмена пленными и переговорами с сепаратистами. Во время захвата заложников в Буденновске лично участвовал в переговорах с Шамилем Басаевым. Был среди добровольных заложников боевиков. После этих событий продолжил заниматься мониторингом прав человека на Кавказе.

Сергей Адамович посчитал совершенно естественным отправиться немедленно в Буденновск с группой депутатов. Ну и я как помощник, у меня была формальная должность помощника Сергея Адамовича Ковалева как депутата, и «Мемориал» — я представлял правозащитную составляющую. Мы моментально отправились, как было возможно, в Буденновск [16-го вечером], и начались попытки группы Ковалева помочь штабу. Мы прежде всего хотели помочь штабу, где заседали Виктор Ерин, министр внутренних дел, Сергей Степашин, на тот момент руководитель Федеральной службы контрразведки, ну и такой деятель — Николай Егоров, представитель президента России в Чеченской республике.

Пришли в штаб. Помощник Егорова, то есть представителя президента, такой господин Михайлов, сказал Юлию Рыбакову в разговоре: «Да-да, это очень важно, что вы сюда приехали, мы, безусловно, воспользуемся вашими возможностями для переговоров. Никакого штурма, конечно, не будет. У нас есть такие успехи в продвижении в переговорах с Басаевым. Вот сегодня мы очень заняты, завтра с утра прямо вас вызовем и начнем с вашей помощью дальше переговоры».

Некоторые рыдали
Ну а дальше мы проснулись рано-рано утром, в 4, по-моему, с чем-то от стрельбы. Мощнейшая стрельба. Выскочили на крышу здания и увидели: что-то горит в районе больницы, взрывы, стрельба из крупнокалиберных пулеметов, вертолеты кружатся над больницей. Ужас у всех местных, сотрудники администрации высыпали на крышу, просто некоторые из них рыдали, страшно было. Потому что у них... ну, 1600 человек заложников в больнице, порядка такого. Это практически у каждого жителя Буденновска близкий или дальний родственник там среди заложников. У людей просто была истерика. Когда начались взрывы, все испугались, что начало взрываться то, ну, заминированное, Басаев же заявил, что он заминировал здание.

Утром, по-моему, в районе 10 часов из больницы вышли два врача (Костюченко Петр и Вера Чепурина — НВ). Их выпустил Шамиль Басаев, сказал: выходите и объясните там начальникам, что они делают, что от штурма гибнут, прежде всего, заложники. Во время штурма погибли порядка 30 заложников от пуль штурмующих и только три боевика Басаева. Волей случая [врачи] на улице столкнулись с членом нашей группы Юлием Рыбаковым. Он увидел этих врачей и привел их к нам, там, где мы базировались в здании администрации.

Они рассказали, что штурм ведет к гибели, нельзя допускать, дальше будет массовая гибель заложников. Боевики не сдадут больницу, боевики будут биться до последнего. Они там могут все погибнуть, боевики, но погибнет это громадное количество заложников. И Сергей Адамович Ковалев опять звонил прямо при них в Москву, передал все, что происходит, через Гайдара Черномырдину, и оказалось, что Черномырдин не знал, Черномырдину не докладывали о провале штурма. Черномырдину говорили, что все идет хорошо, что больница будет освобождена. Он просто был реально не в курсе происходящего.

Потом врач сказал: «Давайте я соединюсь с Басаевым». И Сергей Адамович говорил с Баасаевым. Что там штаб делал — я вообще не понимаю. Вот Сергей Адамович говорит с Басаевым и пытается ему объяснить, что «Надо выходить на переговоры, я могу попытаться провести переговоры: «Но ты понимаешь, что твое требование (с чеченцами это обычный разговор — на „ты“, у чеченцев принято друг к другу на „ты“ обращаться) немедленного вывода войск из Чечни невыполнимо? А можно другое требование — прекращение боевых действий. Вот с этого момента прекращение обстрелов, бомбардировок и так далее. И начало переговоров, а не освобождение Чечни от войск российских. Это невозможно сразу». Он говорит: «Да, хорошо, понимаю. Все понимаю, хорошо». Сергей Адамович немедленно звонит в Москву и передает для Черномырдина, что изменение позиции Басаева, есть почва для переговоров.

Договорились предварительно о том, что Басаев выпускает в качестве жеста доброй воли часть заложников. И договорились, что на следующий день рано-рано утром представители переговорной группы приходят уже в больницу, для того чтобы вести полноценные переговоры. Никакого штурма, никакой стрельбы больше не будет.

«Надо было делать все, чтобы спасти люде»
Ковалев Сергей Адамович, депутаты Рыбаков, Виктор Курочкин, я и Сергей Попов — это сотрудник администрации краевой, он сыграл большую положительную роль в переговорах — мы зашли в больницу, прошли эту разделительную полосу, где друг на друга направлена масса оружия. И нам открыл дверь, не высовываясь, боевик. Первое, чего удалось добиться, — того, что в больницу в 10:45 завезли продукты, боевики разрешили это сделать.

И начались переговоры, и уже очень быстро удалось добиться первого документа. Бумага, которая была подписана, которая была немедленно зачитана Черномырдину лично по телефону Сергеем Адамовичем Ковалевым, и уже потом эта бумага практически чуть ли не слово в слово легла в основу того соглашения, которое потом Черномырдин где-то в 12:55, где-то ближе к часу зачитал по телевидению. Вот такая история. Понимаете, этого удалось добиться, это большой положительный итог. Я видел этих людей (заложников — НВ) и, честно сказать, считаю, что для того чтобы спасти этих людей, надо было это все делать.

Дальше начались новые закидоны штаба. Понимаете, мы ведем переговоры, договоренность — стрельбы не будет. И вдруг двигаются постепенно, не быстро, но передвигаются ближе и ближе к больнице БТРы. Очевидно, что вместе и с ним и за ними идут, наверное, спецназовцы. Их так не видно, конечно.

Боевики говорят: все, Сергей Адамович, если еще они чуть-чуть двинутся, мы сейчас начнем огонь. И Ковалев должен был звонить по телефону в штаб и просто орать: что тут происходит, кто тут руководит, это зачем? Все, после этого БТРы быстро отошли назад, и все начало двигаться как-то в нужном направлении.

Но ведь потом, когда мы это подписали, когда Черномырдин выступил, Ковалеву звонят из штаба и говорят: «Сергей Адамович, вы тут нужны. Нам нужно, чтобы вы присутствовали на совещании». «Хорошо, — говорит Сергей Адамович, — сейчас буду, вот Орлов со мной поедет». И он уезжает со мной вместе. Два депутата — Рыбаков и Курочкин — остались в больнице. И вот мы с Сергеем Адамовичем приезжаем в этот штаб.

«Все бессмысленно»
И в этот момент происходит удивительная вещь. Депутат Осовцов, также присутствующий, сам лично слышал и потом нам рассказывал, на пресс-конференции, кстати, говорил. Степашин, начальник наш ФСК, тихо говорит с Кузнецовым, губернатором Ставропольского края, и тот спрашивает Степашина: «Слушай, а чего добился Ковалев там? Его поездка — она как, принесла какую-нибудь пользу?» И Степашин ему врет откровенно, Степашин говорит: «Да нет, ничего он не добился, бессмысленно».

Это спровоцировало Кузнецова на какой-то дикий шаг. Он вдруг встает посередине совещания и говорит: «Сергей Адамович Ковалев, я требую, казаки Ставрополья требуют, чтобы вы немедленно покинули пределы Ставропольского края. Я приказываю (казачьим атаманам каким-то ряженым) вас немедленно сопроводить за пределы Ставропольского края. Вы типа предатель родины и защищаете боевиков, вы нам тут не нужны». Честно сказать, часть из собравшихся, в том числе администрации, я видел, у них челюсть отвисла.

Мы вышли отсюда и ушли, помню, в Дом культуры. И на следующий день, 19 числа, а чего так долго все это тянулось, ведь только в 16 часов следующего дня колонна с заложниками и боевиками выехала. Так вот, готовится этот отъезд, мы ходим как неприкаянные. И в какой-то момент мы узнаем, что нас ищут: черт дери, где «группа Ковалева», бегают спецназовцы. Боевики отказываются выезжать, отказываются садиться в автобусы. Депутаты согласились быть добровольными заложниками, это мы еще в предыдущий раз на встрече сказали, что мы готовы. Так вот где они? Они готовы, нам нужно, чтобы заложниками были и депутаты. А штаб не знает, где мы.

В предыдущий день, когда еще не начались переговоры, я ходил по городу, эти провокаторы всем рассказывают, как всех женщин в больнице насилуют, как расстреливают, вспарывают животы. Вы представляете себе, у людей там родственники — и тут какие-то сволочи несут какую-то пургу. Это же просто взрывоопасная ситуация в городе. Кому, зачем это было надо — непонятно. И тут провокаторы. В машине к этому моменту они видят Ковалева. «Ковалев, смотрите, Ковалев! Это тот, кто защищает чеченцев, любитель чеченцев! Бить его надо!» И эта толпа родственников тех, кого Ковалев только что спас, с гиканьем кидается к машине. Ковалев и шофер изнутри закрылись, шофер пытается уехать, толпа не пускает, начинает раскачивать машину, хотят ее перевернуть. Совершенно сумасшедшая какая-то ситуация. И в этот момент я ору полицейскому: «Ты что, не понимаешь, что происходит? Сейчас сорвутся все переговоры». Он кому-то чего-то звонит — и появляется спецназ, всех разгоняет, сажает Ковалева на какую-то машину, и они просто с места — раз, и я остаюсь один посредине толпы, не понимаю, что дальше-то. Проходят три минуты, тот же спецназ возвращается, орет: «Где тут Орлов?» Я говорю: «Я». Меня закидывают в эту машину, и точно так же с воем машина сквозь все посты, сквозь толпу несется к этой больнице.

• Юлий Рыбаков

Юлий Рыбаков — правозащитник и бывший депутат Госдумы. В период Первой чеченской войны также входил в состав «группы Ковалева» и занимался переговорами с сепаратистами в вопросах соблюдения прав человека и обмена пленными. Во время захвата заложников Рыбаков находился в Санкт-Петербурге. Прибыл в Буденновск вечером 16 июня. Участвовал в переговорах с Басаевым, был одним из подписантов мирного соглашения, также в обмен на свободу части заложников остался в качестве добровольного заложника боевиков.

Я об этом узнал так же, как и все, из прессы, которая по началу дала очень путанные и противоречивые данные о том, что якобы какая-то группа — то ли басаевцы, то ли не басаевцы — напала на Буденновск. Но она выбита из этого города, но она уже выбита из этого города, она отступает, ее там ловят и уничтожают. У меня уже был достаточно большой опыт в понимании того, что и как наши генералы делают в Чечне, я к этому времени побывал там три раза. Никакого доверия к этой информации у меня не было. Я подумал о том, что, кажется сбывается то, о чем мы, депутатская миротворческая группа, предупреждали всех, что начавшаяся война [в Чечне] в конечном счете придет в Россию. Когда я услышал, что что-то уже происходит в Ставрополье, честно скажу, мне стало просто страшно. Я понимал: неужели все происходит именно так, как мы и опасались. Стало понятно, что это группа боевиков Шамиля Басаева — а я с ними уже встречался в Чечне, когда занимался обменом пленными. Я понял, насколько это опасно, насколько это страшно. Мне стало ясно, что необходимо наше участие в разрешении этой ситуации, потому что — я прекрасно знал и имел уже возможности убедиться — наши генералы пойдут самым лобовым путем, а заодно с террористами уничтожат всех заложников.

Когда мы въехали непосредственно в Буденновск, меня удивило, что сообщения прессы о том, что город наводнен войсками, [оказались ложными]. Собственно, никаких войск мы не увидели. Только потом уже выяснилось, что тех войск, которые к тому времени были, хватало лишь на скромное кольцо вокруг больницы. Но страх был достаточно большой, потому что город к этому времени пережил, конечно, страшный шок от этого нападения. Люди в напряжении, а каждый хлопок казался им новым нападением.

Боевики знали о штурме

Мы добрались до Буденновска, чтобы включиться в работу штаба по разрешению этой тяжкой ситуации. Но, когда мы до туда добрались, в штаб нас не пустили. Нам сказали, что туда привезли Ширвани Басаева, младшего брата Шамиля (во время Первой чеченской войны он тоже воевал против российских войск и участвовал в переговорах по обмену пленными — НВ), что он сейчас находится в штабе, что сейчас с его помощью ведутся переговоры с самим Шамилем Басаевым. Все это было до штурма. Нас отправили в здание администрации по соседству переночевать, а с утра [якобы мы можем] подключиться к переговорам. Причем нас туда не допустили несмотря на то, что это была группа депутатов Государственной Думы. Мы отправились в здание администрации, где нам принесли какие-то матрасики. Мы разместились на полу и легли спать, дожидаясь утра, чтобы дальше работать всем вместе.

Командир группы «Альфа» [Александр] Гусев не хотел этого штурма. Он понимал, что этот штурм закончится гибелью заложников. Он пытался объяснить генералам, что это — бессмысленная бойня, в которой они погибнут они — совершенно бесполезно — и свыше тысячи заложников, которые находятся в больнице. Тем не менее он получил приказ и должен был послать свою группу «Альфовцев» и от МВД «Витязь» на этот штурм.

Но боевики Шамиля Басаева уже знали, что в четыре часа утра их начнут штурмовать. Дело в том, что милицейские начальники, которые вместе с Ериным работали над этой операцией, были настолько безграмотны и беспомощны, что не догадались перекрыть каналы радиосвязи. Басаевцы слушали их эфиры, и узнали о подготовке этого штурма. Они услышали, что он начинается в четыре утра. Кроме того, станция скорой помощи, которая готовилась к приему раненных, она тоже вела переговоры по своим радиостанциям

Когда «Альфовцы» поползли в сторону больницы, их встретил кинжальный огонь. При этом силы МВД, которые располагали бронетехникой, по словам Гусева, отказались ее предоставить. Она могла бы хоть в какой-то мере, конечно, помочь на первом этапе приближения к объекту. Они отказались, потому что не хотели жертвовать своими людьми и своей техникой.

Все это началось в четыре часа утра. В это время мы спали в здании администрации и проснулись от звуков выстрелов, автоматных очередей и танковых выстрелов. Я собственными глазами увидел, как больницу расстреливают со всех сторон из всего оружия, которое было у войск МВД. Это было совершенно чудовищное зрелище. Пулеметные очереди строчили по окнам, а в окнах стояли женщины, махали белыми простынями и кричали: «Не стреляйте». Очереди шли по окнам, эти женщины падали, а на их место вставали другие. Потом все стихло.

Тяпнуть с Жириновским, загипнотизировать Басаева
В наступившей тишине из больницы выскочили двое врачей в белых халатах: Костюченко Петр и Вера Чепурина. Они на палке несли простыню с нарисованным красным крестом. Я выскочил им навстречу и вытащил с линии огня. Я попытался вместе с врачами выйти на тех, кто командовал войсками. На машине скорой помощи вместе с врачами я отправился в штаб, несмотря на сопротивление. Там я искал командование. У каждой двери стояли охранники и никого никуда не пускали. Мы открывали все двери, которые удавалось. Заодно на третьем этаже нашли Владимира Жириновского, который сидел, развалившись на диване, с кучей бутылок на столе. Он увидел нас, сначала испугался, а потом сказал: «О, заходите, давайте, мы сейчас тяпнем». Но врачи его обматюгали, и мы пошли дальше искать Ерина.

В конечном счете нашли этого генерала. Вместе с врачами и парламентерами мы попытались объяснить, что происходит и [что надо] начать решать ситуацию по-другому. Но он отказался разговаривать с парламентерами, разговаривал со мной через губу. Сказал, что он все знает, что все идет по плану, что он все знает, жертв немного, и штурмовать они будут дальше.

Когда изначально Ерин отдавал приказ о штурме больницы, он не мог не понимать, точно так же как и Гусев, который ему об этом говорил, что штурм возможен только в том случае, если ворвавшийся туда спецназ будет поливать все огнем, забрасывать палата за палатой гранатами, иначе было бы невозможно уничтожить террористов. Но в месте с этим бы пришлось уничтожить почти две тысячи заложников. Тем не менее они на это пошли, но неудачно. (Эту же версию событий Настоящему Времени подтвердили бывшие бойцы спецподразделения «Альфа», которые принимали участие в штурме — НВ)

Когда все это выяснилось, когда после разговора с Ериным я понял, что будет готовиться новый штурм, я вместе с врачами пошел в [здание] администрации, где находилась наша депутатская группа. Врачи рассказали все Сергею Ковалеву и другим депутатам. Мы стали дозваниваться до [Виктора] Черномырдина.

Нас тут же вызвали в штаб, в который нам раньше было не попасть. Тут же нам любезно сказали, что есть, оказывается, прямой телефонный провод с Басаевым. Мы получили такую возможность. Ковалев по телефону стал говорить с Басаевым. Объяснил ему, что по поручению Черномырдина мы готовы начать переговоры. Он сказал: «Да, приезжайте, берите, кого посчитаете нужным». Только добавил: «Заберите Кашпировского, он где-то прячется, а женщины его здесь ждут». Оказывается, что Кашпировский попал в больницу позапрошлой ночью, находился там, пытался загипнотизировать Басаева, но ничего у него не получилось. Так вот, Кашпировский пообещал женщинам-заложницам, что он останется вместе с ними. Но потом ему позвонил [Сергей] Степашин из штаба, а Степашин знал, что будет штурм, и сказал ему: «Вали-ка ты отсюда быстрее».

Депутаты вместо заложников
Сергей Ковалев, член Совета Федерации Виктор Курочин и я вместе с помощником Сергея Ковалева, Олегом Орловым (правозащитник организации «Мемориал» — НВ) и Сергей Попов отправились на переговоры в больницу. Вместе с нами туда отправились два журналиста: Валерий Яков и Юлия Калинина. У Якова был с собой генератор, который очень пригодился. Потому что в больнице было отключено электричество. А так, мы смогли потом подключить телевизор, который позже понадобился, и другую связь. Мы пошли в больницу и собственными глазами увидели, что там произошло.

Там, действительно, все палаты и коридоры были забиты сидящими и лежащими заложниками, многие из которых были ранены. Стены, коридоры, палаты и окна — все было испещрено осколками и пулями. Зрелище было чудовищное.

Переговоры начал Сергей Адамович Ковалев, а нам Басаев предложил обойти всю больницу и посмотреть, что там происходит, что мы и сделали с Виктором Курочкиным. Мы пошли по этажам и попутно начали успокаивать людей, которые там находились. Стали объяснять им, что начались переговоры, что мы депутаты, что мы по поручению Черномырдина, мы будем искать способ их спасения. Это в какой-то мере людей успокоило, хотя многие не верили.

Я даже помню, как ко мне кто-то из врачей подошел и сказал: «Что, сейчас посмотрите и опять тоже уйдете?» «Нет, — сказал я. — Мы останемся». Мы вернулись и эти переговоры свелись к том, что, да, мы понимаем необходимость спасти заложников, да, мы понимаем, что имеем схожие убеждения, что эта война никому не нужна, кроме тех, кто хочет, чтобы молодая российская демократия обломала зубы о чеченский камень. Мы понимаем, что войну надо прекращать и дальше вести переговоры мирным путем.

Сергей Адамович сказал Басаеву, что мы начинаем переговоры, но сказал, что с вашей стороны должен быть сделан жест доброй воли: «Освободите женщин и детей». Дело в том, что одну группу женщин и детей он уже освободил после того, как у него побывали журналисты. Но не всех. Там оставалось достаточно много людей. Там еще оставались женщины в родильном отделении с грудничками. На что тот сказал: «Хорошо, я их всех освобожу, а вы нас всех потом расстреляете». «Нет, — сказал Сергей Адамович. — Вместо них останемся мы, депутаты Государственной Думы: Сергей Ковалев, Юлий Рыбаков, Виктор Курочкин из Совета Федерации».

Добровольные заложники

В конечном счете было подписано соглашение. В этом же соглашении было указано, что басаевцам дается возможность покинуть Буденновск, что им предоставляется транспорт. Что федеральные власти предоставляют Басаеву транспорт, чтобы они могли вернуться в Чечню. Но Басаев поставил условие, что рядом с каждым членом его группы, которая уедет на этих автобусах, должны находиться заложники, которые добровольно пойдут вместе с ними в этот поход. Это было обязательное условие, без которого он не соглашается покинуть больницу и остается в больнице до последнего, но при этом погибнут все. Мы поговорили с Черномырдиным, но деваться было некуда, поэтому пришлось согласиться и на это тоже.

Но тут встал вопрос: где эти заложники, которые согласятся ехать вместе с басаевцами. Тогда Басаев захотел, чтобы мы, депутаты, сами пошли и уговорили необходимое количество заложников. Он хотел, чтобы на каждого боевика было по заложнику. Надо было набрать сто с лишним человек.

Он хотел поручить это нам, но я отказался. Я не стал этого делать, я понимал, что скорее всего, эта колонна до Чечни не доедет. Что скорее всего ее расстреляют. Уговаривать людей ехать в той колонне, не говоря им, что их там ждет, я не мог. Тогда Басаев велел врачам сделать это вместо нас.

А потом, [когда готовилась колонна к выезду из Буденновска, случилась] замечательная вещь. Ее придумали российские генералы. Когда мы вместе с Курочкиным вынесли раненных, из штаба принесли пачку бумажек. Читаем: «Я такой-то, добровольно присоединяюсь к бандформированию Шамиля Басаева и осознаю все последствия принятого мной решения».

Нам сказали: «Вот, мы принесли. Все, кто поедет с Басаевым, должны это подписать». Мы почитали это, возмутились. Было совершенно понятно, что это расписка в самоубийстве. Расписка нужна, чтобы потом можно было спокойно расстрелять всю колонну вместе с заложниками, а потом сказать: «Они же сами добровольно пошли в состав бандитского формирования». Посмотрел на это Басаев, опять же позвонил Черномырдину и стал ругаться. Отозвали эту подписку, но заставили все-таки журналистов, которые поехали вместе с нами, подписать нечто подобное.

Чья вина?
Тогда Буденновск ничего не изменил. Но в какой-то мере он изменил общественное сознание. Наш российский обыватель, итак, уже сильно травмированный перестройкой и тем, что он оказался без руля и без ветрил, те патерналистские привычки, которые были воспитаны у него были воспитаны советской властью, оказались не нужны, а то, что советская империя, величием которой он утешался, она развалилась. В психологии это называется замещением. Стыдно вспоминать. Имперскому сознанию, обывательскому, стыдно вспоминать о том, что когда-то к виску приставили пистолет и пришлось пойти на мир. Поэтому и не вспоминают.

Были жертвы, которые погибли при штурме. Не от рук чеченцев. В общей сложности 129 погибших, часть из них погибли во время захвата города, потому что чеченцы там стреляли, а милиция с ними воевала на улицах города. Это целиком вина самих басаевцев, потому что они напали на город. А эти 93 человека (по другим данным в штурме погибли 30 человек, их приводит и Олег Орлов — НВ), их хоронили уже после того, как Басаев уехал из Буденновска. Это были погибшие в больнице от того огня, который открыли войска Министерства внутренних дел под командованием Ерина. В числе погибших была капитан милиции Елена Симонова. Она была беременна и лежала на сохранении в этой больнице, в родильном отделении. Когда начался штурм, когда начали стрелять по больнице, она спряталась в шкафу. Но в комнату влетела граната из подствольника, разорвалась и убила ее и ее ребенка. Чья это вина? Басаева или Ерина, или Ельцина? А это не одна Лена Симонова. Об этом вспоминать, конечно, не хочется.

• Сергей Попов

Сергей Попов в годы Первой чеченской войны занимал пост председателя Комитета по делам национальности администрации Ставропольского края и регулярно ездил в Чечню. Во время захвата заложников в Буденновске выступал в качестве переговорщика от Ставропольского края вместе с «группой Ковалева». Был одним из подписантов соглашения с боевиками. После этих событий был назначен переговорщиком по делам освобождения заложников в Чечне и участвовал в подготовке Назраневских и Хасавюртовских соглашений об окончании Первой чеченской.

Во время [захвата больницы в Буденновске] я работал председателем Комитета по делам национальностей администрации Ставропольского края. И, разумеется, мы в администрации имели информацию, может быть, неполную, но чуть-чуть побольше той, которая в средствах массовой информации передавалась. В этот день нападения — 14-го числа — мы собрали всех руководителей диаспор и землячеств Ставропольского края, и они сделали свое заявление с осуждением действий Басаева и его боевиков. Сначала на телевидении, потом на радио.

Заместитель главы администрации Александр Коробейников сразу уехал туда, его назначили руководителем штаба. Можете представить? Провинциала, заместителя администрации назначают руководителем штаба по освобождению заложников. То есть москвичи с себя сняли ответственность. Я об этом узнал, мы с Коробейниковым поговорили по телефону. Я подошел к [главе Ставропольского края Евгению] Кузнецову и сказал: «Александру надо помогать». Он меня откомандировал, и 15-го утром я был уже в Буденновске. Я бывал неоднократно в Чечне и видел, что происходило. Мы были, если по-честному, внутренне готовы, что что-то должно было случиться.

Ни Коробейников, ни я, ни гражданские лица, которые туда прибыли, о штурме не знали ничего — это первое. Штурм для нас в пять часов утра был такой же неожиданностью, как для заложников и для всех, потому что до этого говорилось о том, что надо вести переговоры. Первый конфликтологический семинар на Северном Кавказе я как председатель комитета по делам национальности провел в Пятигорске в 1992 году, тогда слово «конфликтология» еще звучало экзотически. А после этого я уже проработал на конфликтах — на Осетино-Ингушском был посредником, меня туда пригласили в качестве консультанта переговорного процесса. Поэтому я был настроен, конечно, на переговоры. Я же не военный, я гражданский человек, который считает, что жизнь людей нужно спасать. Люди, которые попали в больницу, они не начинали эту войну, они ни в чем не виноваты. Поэтому с командой Сергея Ковалева мы очень быстро нашли общий язык, потому что там тоже люди были настроены на переговоры.

Но первые шаги нашей стороны с конфликтологической точки зрения были совершенно неверные. Об этом никто не пишет и не говорит. Дело в том, что буквально в первый день около 50 местных чеченцев были собраны в Буденновске, и [главе самопровозглашенной «Чеченской Республики Ичкерия» Джохару] Дудаеву был поставлен ультиматум: если погибнут заложники, то буду жертвы среди собранных чеченцев. Дудаев на это ответил: «Те чеченцы, которые [нужны], они со мной, а с теми, которые у вас, делайте, что хотите — вешайте, топите», — он так и сказал.

«Я позвонил жене. Попрощался»
Первый мой заход в больницу вместе с командой Ковалева я вспоминаю очень тяжело. Чеченцы Ковалева и группу знали, я шел с ними. Меня останавливает Асламбек Большой (один из ичкерийских полевых командиров и организаторов нападения на Буденновск, вел переговоры вместе с Басаевым — НВ) и говорит какие-то фразы, которые я совершенно не понимаю. А потом он повернулся и женщинам, которые стояли в коридоре, сказал следующую фразу: «Это человек из того штаба, который организовал штурм». И спасла меня от этой ситуации зам главврача по педиатрии, Светлана Елисеева. Она выскочила и сказала: «Женщины, да это мой преподаватель из мединститута». Я преподавал 10 лет биологию в Ставропольском мединституте. Она их успокоила, она была в авторитете. А то меня на сувениры бы разобрали после штурма эти женщины.

[Перед очередным заходом в больницу] я позвонил жене в Ставрополь. До сих пор тяжело. Попрощался. Потому что то, что там внутри творилось, — это нормальным человеческим языком описать невозможно, когда после штурма сгорела крыша, при жаре в 40 градусов стоит разбитое реанимационное отделение, лежат на койке раздувшиеся трупы женщин, у которых отключили систему, в коридорах уже начинается соответствующий запах. Безумно испуганные люди. Труп боевика тоже лежит, завернутый в какие-то тряпки. Находиться там было очень тяжело.

Там 146 заложников [тогда] подписали письмо — что мы не хотим быть заложниками разборок, заложниками войны, не нами начатой. И я вам скажу, что это письмо было написано не под дулами автомата. Боевики сумели сагитировать. Стокгольмский синдром, о котором мы все знаем, может быть, сработал, но это письмо довольно серьезное. Я его вынес оттуда на груди. Наверное, скоро мы его опубликуем. Показывать фамилии [подписавших] я не буду: по сегодняшний день у этих людей могут быть неприятности.

«Надо вынести солдатика»
Когда уже была договоренность о выведении около 100 женщин и детей — они стояли в коридоре — мы, уже по договоренности с Басаевым, вынесли из больницы раненых, убитых. Грузили их в скорую помощь, они выезжали оттуда. И вдруг Коробейников звонит Басаеву и просит меня к телефону. Я находился в штабе Басаева — в ординаторской. Говорит: «Сергей, надо вынести из двора больницы солдатика». Я говорю: «Какого солдатика? Мы уже всех вынесли: живых, раненых, трупы». Говорю Шамилю: «Коробейников просит какого-то солдатика вынести». Он так на меня посмотрел — может быть, он что-то знал, но мне не сказал. Он говорит: «Иди, только мы там заминировали все». Я говорю: «Очень хорошее напутствие».

Вышел из двери больницы — сразу начали наши снайпера из роддома напротив стрелять поверх головы. Пришлось материться. На первом этаже женщины-заложницы — пришлось извиниться, потому что мат стоял трехэтажный. Пошел вдоль больницы, повернулся и вошел во двор, а во дворе с одной стороны — чеченцы, дальше деревья, кусты — там наши снайперы. А впереди — асфальтовая дорожка. Иду и думаю: кто откуда стрельнет. Думаю, что не могли же вскрыть асфальтовую дорожку и положить какие-то мины. Потом оказалось, что они поставили кислородный баллон, мин никаких не было. Но откуда я знал.

И вот я иду по этой дорожке и смотрю, где же этот убитый солдатик. И потом глянул — это лежит боец «Альфы» в полном снаряжении. И вот тут я обмер, потому что я знаю, что «Альфа» своих не бросает. Я понял, что один я его не донесу. Начал кричать, ко мне подошел [заместитель начальника местного РУОП] Владимир Попов, потом подошел чеченец Умар, а потом еще басаевцы выпустили доктора с носилками. И вот потащили этого майора Соловова (майор спецподразделения «Альфа» Владимир Соловов погиб во время штурма больницы — НВ) по тропиночке, там еще стрельба началась. Мы шли эти 126 шагов 40 минут. Это сейчас так рассказывать весело, а брюки сырые по сегодняшний день.

А дальше — еще хуже. [Володя Попов снимает] с бойца автомат — «Вулкан», по-моему, десантный — и аккуратно кладет себе под куртку. Там были кусты, чеченцы нас не видели. Я говорю: «Володь, ты хорошо подумал, что ты делаешь?» Он говорит: «Это нельзя им оставлять». Снял с него рацию, еще что-то. Куртку он застегнул, и мы вынесли [тело]. А дальше за забором больницы автобусная кирпичная остановка, и за этой остановкой совсем недалеко от фасада уже стоят наши федералы. Мне чеченцы кричат: «Ты останься, а они пусть несут». И они с этими носилками ушли за забор больницы. И вдруг чеченцы мне кричат из окна: «Отдай оружие с бойца». Я понял, что следующая будет фраза: не вернешь оружие — мы тебя расстреляем. Я начал кричать: «Володя, они требуют оружие». После трех минут молчания все-таки решили, что моя жизнь дороже, чем автомат.

В те времена человеческие жизни ценились. Это не Беслан, не «Норд-Ост». Тогда еще думали, как не сделать из людей человеческое месиво. Когда уже было понятно, что штурм проводить бессмысленно, потому что коридоры набиты заложниками — там легче [было] разбомбить больницу, чем [через заложников] добраться до боевиков, это труп на трупе — генерал [КГБ и спецподразделения «Альфа» Александр] Гусев поставил ультиматум: если тело бойца не отдадите, я ни одного заложника не выпущу из больницы. По-своему он был прав. «Альфа» своих не бросает.

После всех событий меня пригласил министр по делам национальностей по договоренности со Степашиным включить в группу по освобождению заложников. И в 1996 году я участвовал сначала в назрановских переговорах, а потом уже поехал в Грозный заместителем руководителя рабочей группы по розыску без вести пропавших и освобождению насильственно удерживаемых лиц. А договоренность была достигнута в Назране (первое соглашение между Москвой и сепаратистами о снятии блокпостов и выводе войск, в последствие были нарушены обеими сторонами — НВ). А тогда уже комендатуры работали, и начальником комендатуры в Грозном после Хасавюрта (там было заключено новое мировое соглашение, которое положило конец Первой чеченской войне — НВ) был Асламбек Маленький, Исмаилов, который был начальником штаба у Басаева в Буденновске. Можете себе представить. По всей России весит «их разыскивает милиция» — фотография Асламбека Маленького. А он с нашим генералом Овчинниковым возглавляет комендатуру. Овчинников с нашей стороны комендатуру возглавлял, а Асламбек Маленький — с другой стороны.

«Память стирается»
Как к этому относиться? Выросло новое поколение, которое ничего не знает — прошло 25 лет. Старшее поколение — да, помнят заложников. А, в общем, память стирается. Может быть, это и хорошо, а, может быть, и плохо, потому что когда ты имеешь дело с государством или с олигархической группой, или с какими-то большими начальниками, которым в данный политический момент нужна небольшая победоносная войнушка на месте, всегда нужно быть начеку. И всегда нужно помнить.

[Мои собственные] дети относятся к этим событиям с той точки зрения, что хорошо, что отца не убили. У меня дочка — госслужащая, сын — в Москве. 25 лет прошло. Еще сначала это было остро, обсуждалось, переживалось. Сейчас все подуспокоилось. Вы каждый день о Великой отечественной войне дома разговариваете? Вот мы тоже.

Иногда что-то хочется забыть. Это я просто из уважения говорю. Может быть, я не вышел бы на этот откровенный разговор, потому что замглавы Александр Коробейников ездил, он дипломат, он умел как-то помягче говорить. Но так как его в прошлом году убили в Ставропольском крае, и следствие идет по сегодняшний день, но никаких результатов, я посчитал своим долгом перед моим погибшим товарищем сегодня рассказать то, что я видел. Хотя я прекрасно понимаю — я биолог по базовому образованию — у стрекозы триста глазков, каждый глазок видит отдельно, потом это собирается уже в одну [картинку], и в анализатор. То, что я рассказываю, — возможно, это один глазок стрекозы. Конечно, все намного было сложнее. Но когда каждый день об этом думаешь, вспоминаешь, какие-то пазлы складываются, какие-то — нет.

Это конкретное буденновское событие, но его нужно помнить, потому что оно может повториться. Потому что в ближайшее время мы... У нас один товарищ умиротворил Кавказ. Хорошо, умиротворили. К чему были все эти жертвы войны?