«Когда начинаешь писать жалобы, становишься личным врагом каждого из сотрудников»

— Как вас выпустили?

— Я сидел в ШИЗО, нам раздали завтрак. Только я занес ложку, чтобы отведать этого чудесного завтрака, как меня вывели. Это было начало восьмого. В восемь уже приехала Ирина [Бирюкова, адвокат фонда «Общественный вердикт»].

— Какие у вас ощущения от свободы?

— Каких-то особенных ощущений я не чувствую, возможно, потому что там еще остались люди, которые пишут заявления об избиениях. Чего-то особенного я не ощущаю.

— Какие у вас были отношения с администрацией? Правильно я понимаю, что конфликт начался с вашего водворения в ШИЗО?

— Да, да. 20 апреля меня посадили в ШИЗО по какому-то абсолютно надуманному поводу. Вроде как я не выполнил команду отбой. На следующий день сюда пришли «маски» — ну это спецназ — и нас всех избили. И с тех пор поехало. Я на них написал заявление. Как только пишешь заявление, ты сразу становишься врагом номером один для начальства, и с тобой начинают разбираться. Вот с этого все началось.

— Вы в первый раз видели такое насилие?

— Да нет, я был на Болотной, на Болотной я видел в первый раз насилие над людьми. А здесь это все только повторилось.

— Что удивило в колонии за это время?

— Уровень средневековья, наверное. В принципе вся исправительная система нелепа — начиная от того, что человека можно «исправить» и заканчивая правилами внутреннего распорядка. Все эти правила. Абсолютная ахинея и чушь все эти правила. И самое главное, сотрудники абсолютно не понимают, зачем они нужны. Они думают, что они сторожа. Вот есть какие-то люди, которые их зачем-то поставили охранять и сказали: «Будет все тихо — будем платить тебе зарплату». Вот такой логикой они руководствуются в своей деятельности.

— Какая в колонии ситуация сейчас? Почему вы по-прежнему беспокоитесь о тех, кто остался там?

— Ну, Руслан Вахапов. За то, что он пишет жалобы, его катают. Так как его защитой занимается «Общественный вердикт», его не бьют. Потому что к нему привлечено внимание. Если бы внимания к нему привлечено не было, его бы там избивали постоянно. Такая у них логика: «Ты нам сделал плохо — мы тебя изобьем». Поэтому единственный вариант, какой остается у них в руках, это глупые абсолютно ПВР (правила внутреннего распорядка — МЗ), которые позволяется трактовать в удобную для них сторону. И они по этому ПВРу постоянно катают. Он сейчас в ШИЗО сидит.

Мы вместе с ним сели 9 июня. Я вышел через 34 дня, он вышел с перерывом на один день только в пятницу. Вчера он был еще в жилой зоне. Сейчас я не знаю, где он находится.

— А Евгений Макаров? Он тоже открыто говорил о случившемся.

— Евгений Макаров, да, тоже его не выпускают из ПКТ — помещения камерного типа. Оно находится в том же здании, в котором находятся камеры ШИЗО, и от камеры ШИЗО ничем абсолютно не отличается. Там так же холодно, весной там невозможно сидеть от холода. И он там сидит в ПКТ. Его также периодически катают — в другую камеру переводят в том же здании, а по сути посадили в ШИЗО.

— Администрация действовала с вами осторожнее, потому что вы по громкому политическому делу заключены?

— Да, они понимали. По крайней мере, пока начальником был господин [Александр] Чирва. Насколько я понимаю, он все осознавал, поэтому особо не дергал меня. Как только он ушел в отпуск 20 апреля, и зам господин Михайлов стал исполняющим обязанности начальника, нас всех избили. В том числе меня избили, Руслана избили. Его били прямо перед всей зоной на плацу. Прямо выдернули из строя. Идет строем отряд, человек сто, и маски стоят вокруг. Его выдергивают, начинают избивать ногами, потом в наручники его заковали и через весь плац протащили в штаб, и в штабе его добивали ногами. Он после этого два дня кровью в туалет ходил. Так они никогда не делали, потому что это грозит бунтом. Руслан сдержался, не закричал, не попросил никого ему помочь. Я считаю, что только из-за этого бунта не случилось. Наша позиция такая: мы полагаем, что, став исполняющим обязанности начальника колонии, господин Михайлов захотел стать начальником, выслужиться — и вот он решил устроить такой «бунт», подавить его и получить все привилегии. Когда Руслана избивали, ему говорили фразы, которые об этом свидетельствуют.

— Как вы сами считаете, почему открыто говорить об избиении согласились только вы, Вахапов и Макаров?

— Заключенные боятся писать, потому что когда начинаешь писать жалобы, становишься личным врагом каждого из сотрудников колонии. Тебя будут катать в ШИЗО, на кичу, посадят туда, потом в СУС. Писателей здесь не любит никто. Ты можешь противодействовать этой системе, используя методы криминальной субкультуры, тебя не так сильно будут катать, как в том случае, если ты начнешь писать. Кроме того, жалобы из этой колонии так же, как из всех остальных колоний, не выходят никуда. Они жалобу в прокуратуру отсюда не направляют. Если обычный заключенный напишет жалобу в прокуратуру, ее, во-первых, не отправят, во-вторых, раньше бы его точно побили и посадили в ШИЗО.

— Как-то повлияло на общение с другими заключенными и администрацией ваше дело?

— Нет, это никак не сказывалось. До меня же Дима [Ишевский, также осужденный по «болотному делу»] первый все-таки приехал сюда. Когда он сюда приехал, администрация пыталась на него оказать какое-то давление. А со мной — нет. Меня только спросили, зачем я туда ходил, буду ли я еще раз ходить. Я сказал: ходил и буду ходить. И все, на этом ограничились. Среди заключенных — как и на свободе: большая часть индифферентна к этому вопросу, кто-то интересуется, кто-то против. Интересующихся и тех, кто ярые противники, мало; в основном всем плевать. Поэтому среди заключенных мы это не обсуждали.

— Если бы вы понимали, чем это обернется, все равно вышли бы на Болотную тогда?

— Да, вышел бы. На Болотную я шел осознанно.

— Вам назначили административный надзор. Как вы воспринимаете это?

— Это какая-то совершенно средневековая норма в законодательстве. Если его назначат, у меня остается единственный способ выражения [своей политической позиции] — одиночный пикет. Там запрещено мне на массовые [мероприятия] ходить, но одиночный мне никто не запрещал. Но вообще это абсолютная чепуха — не знаю, что делать с этим надзором. Надо его отменять. Дали мне ограничения с десяти [вечера] до шести [утра] дома быть, не выезжать из Московской области. За любое из этих нарушений меня могут снова в колонию посадить.

— Вы работали в оборонном НПО «Родина». Вы планируете туда возвращаться или собираетесь сменить деятельность?

— Могу сказать только в общих чертах, что цель моя — это профессиональный рост, от которого я не отказался за два с половиной года. Все, что я смогу делать, я буду делать. По поводу моей конкретно конторы, где я работал — это государственное предприятие, и меня туда уже никто не возьмет работать.

— Что планируете, когда вернетесь, в первую очередь сделать?

— Мне очень хотелось бы сходить на концерт классической музыки. Но в связи с надзором я же не могу посещать массовые мероприятия.

— Сейчас еще рассматривается дело Дмитрия Бученкова — это на сегодня последний фигурант «болотного дела». Планируете ходить к нему на заседания?

— Да, конечно, я бы с удовольствием с ним встретился.

— Как вам кажется, общество не забыло о «болотном деле»? Какое у вас было ощущение, когда вы находились в зале суда?

— Мое мнение, что те люди, которые этим интересовались, они продолжают интересоваться. А те, кто не интересовался, им это неинтересно до сих пор. Мне кажется, общество не изменилось — в процентном соотношении как было, так и осталось. Те, кто не приходил, в соцсетях передавали слова поддержки. Я очень благодарен им за поддержку. Письма очень здорово помогают, чертовски важная вещь. Ответа можно и не дождаться, но писать надо.