Слова вместо дел

20 лет назад российский парламент ратифицировал Европейскую Конвенцию о правах человека. Сегодня право на обращение в Европейский Суд по правам человека и контроль страсбургских институтов за соблюдением основных прав и свобод подвергается все большей критике со стороны российских властей. Неприятие, мнимое или реальное, вызывают все больше и больше решений Суда в пользу заявителей, чьи права нарушены российскими властями: политики, судьи и чиновники нередко заявляют, что при ратификации Европейской Конвенции Россия не предоставляла Европейскому Суду прав столь пристального контроля за решениями ее государственных органов. Хотя такие аргументы не влияют на обязательность Конвенции для России в силу норм международного права, обращение к парламентским дебатам 1998 года показывает, что они еще и не основаны на фактах. Вопросы соотношения Конституции РФ и Европейской Конвенции, экстрерриториальное применение последней и «пределы уступчивости» интересовали депутатов II Думы куда меньше, чем материальные выгоды от членства в Совете Европы и отношения со странами Балтии.

20 февраля 1998 года Государственная Дума единственный раз обсуждала проект закона о ратификации Европейской Конвенции на пленарном заседании. Стенограмма этого заседания позволяет представить, чтó волновало депутатов при ратификации, тем более что Совет Федерации 12 марта 1998 года ратифицировал Конвенцию без обсуждения.

Докладчиками по законопроекту о ратификации в Думе были замминистра иностранных дел Игорь Иванов и депутат Владимир Лукин. Первый решил подробно на Конвенции не останавливаться и рассказывал о плодотворном сотрудничестве с Советом Европы в виде семинаров в разных регионах, о расходах на участие и о том, что по решениям Суда платить придется не раньше 2000 года, а приведение законодательства в соответствие с Конвенцией будет проходить в рамках принятия новых законов, уже запланированных Думой. Второй содокладчик кратко и твердо заявил, что между Конвенцией и Конституцией противоречий нет, что конституционные обязательства государства в отношении своих граждан аналогичны конвенционным, а проблемы в основном сконцентрированы в Уголовно-процессуальном кодексе.

Депутат от ЛДПР Жебровский сразу же спросил, не является ли дискриминацией отказ в шенгенских визах известным парламентариям, а депутат-коммунист Альберт Макашов задал вопрос, достойный «Монти Пайтонов»: «А что вообще Совет Европы сделал для нас?» За два года до этого при ратификации Устава Совета Европы такой же вопрос задавал другой коммунист Виктор Шандыбин, хотя фракция КПРФ в целом поддержала евроинтеграцию, поскольку «она поможет лучше отстаивать права человека труда», по словам Анатолия Лукьянова. Но в 1998 году Макашова интересовали лишь возможные материальные выгоды от членства в Совете Европы и мифический договор о выплатах Россией Латвии ущерба от коммунистической оккупации.

В тот же день без особого обсуждения была также ратифицирована Европейская Конвенция по предотвращению пыток. Но и почти двадцать лет спустя ратификации применение пыток остается одной из основных нерешенных проблем российской правоохранительной системы.

Если бы российских политиков и чиновников действительно интересовала практика Европейского Суда по тем проблемам, которые сейчас представлены как новые непредсказуемые изменения, они могли найти достаточно решений для анализа уже 20 лет назад. Но ни одно решение Суда в ратификационных дебатах не было упомянуто вообще. Между тем уже в 1995 году Суд принципиально признал, что Конвенция может применяться за пределами территории государства-участника. Тогда речь шла о действиях Турции на Северном Кипре, но сейчас на соответствие Конвенции оцениваются действия не только России в Приднестровье, но и европейских стран-членов НАТО в Ираке. Толкование Конвенции как «живого документа», позволяющее распространять действие конвенционных прав на новые общественные проблемы, было закреплено на рубеже 1970-80-х годов, просто Европейский Суд использует его для расширения прав человека, а не для их ограничения, как это делает Конституционный Суд РФ с российским Основным законом. Одновременно появилась и концепция «пределов усмотрения», столь близкая правительственному дискурсу и выражающая самоограничение Суда в тех случаях, когда национальные власти располагают убедительными причинами для ограничения некоторых прав человека.

Действительно, в начале 1998 года еще не было сформулировано правило, требующее от государства принимать защитные меры, когда ему известно о реальной угрозе жизни человека. Но еще в 1997 году жалоба Осман против Соединенного Королевства, в которой этот вопрос был поставлен, была признана приемлемой, а окончательное решение Суда принималось в ноябре 1998 года при участии первого российского судьи Владимира Туманова. Оно стало основой для признаниях российских властей ответственными за то, что хорошо зная о готовящемся теракте в Беслане, они даже не попытались его предотвратить. При этом, и наличие информации о подготовке теракта, и бездействие сил безопасности было установлено российским следствием и судами, не наказавшими, однако, никого. В сентябре 2017 года и снова в феврале 2018 года Министерство юстиции весьма неуместно осудило страсбургских судей за создание в решении по бесланскому делу препятствий в борьбе с терроризмом, хотя Суд как раз требовал реального противодействия террору. Так что Минюст лишь размахивает кулаками после драки: к 2004 году уже в силу Конвенции на правоохранительных органах лежала обязанность принимать меры для предотвращения террористической атаки. Пренебрежение правом поэтому не только подрывает убедительность официальной риторики, но и стоит человеческих жизней.