Хроники полураспада

Это касается не только настоящего, но не в меньшей степени прошлого. Не только России и не только русскоязычного мира, пусть даже и расколотого на разноязыкие части (когда доходит до «спора славян между собою», этот спор идет не по-английски, не по-турецки и не по-арабски). Весь мир, может, и не тюрьма, по замечанию одного принца, но точно психбольница в руках пациентов. Впрочем, я отвлекся…

Два основных способа выстраивания комфортного миропонимания — это, во-первых, суждение по аналогии и, во-вторых, «опрокидывание назад» своего теперешнего знания (или же — иллюзии знания). Вот пример: едва ли не общим местом в последние дни стало — «в карабахском конфликте Россия поддерживает и всегда поддерживала армянскую сторону». Причем коннотация тут отнюдь не нейтральная. Почему?

Во-первых, «потому что теперь поддерживает Армению», а о том, что раньше могло быть иначе, мыслей не возникает.

Во-вторых, «Россия поддерживала и поддерживает сепаратистов во всех постсоветских конфликтах в бывших союзных республиках», — и далее серия примеров: Южная Осетия, Абхазия, Приднестровье…

В-третьих, — по порядку, но не по значению, — «украинский контекст». Любой сепаратистский конфликт видится через призму происходящего на востоке Украины, «независимых народных республик», поддержанных Россией. При таком видении сходу ясно, что «силы прогресса» должны стоять на стороне «суверенитета и территориальной целостности государств». А «право народов на самоопределение» в этом раскладе остается инструментом «сил реакции».

На этом членораздельный спор, как правило, заканчивается.

У «продвинутых пользователей», впрочем, встречается еще и «в-четвертых»: серия примеров из истории, отделенной от нас на тридцать лет, и доказывающих эту самую «российскую поддержку».

Придется разбираться, — не по вышеперечисленным пунктам, а по логике событий и рассуждений.

* * *

Действительно, в большей части конфликтов в СССР конца восьмидесятых, вплоть до 1991-го, роль — нет, не России, она в этом смысле была тогда обычной союзной республикой! — роль союзного «Центра» была в чем-то логичной, а в чем-то парадоксальной.

В Абхазии, Южной Осетии и Приднестровье союзный центр поддерживал, — то скрыто, то не очень — сепаратистские движения. В будущих странах Балтии, за неимением автономий, были поддержаны «интердвижения».

В самой России, кстати, этнические движения возникли и развивались, на первый несфокусированный взгляд, во вполне «красных» и лояльных Татарской и Чечено-Ингушской республиках. Не то что бы их открыто поддерживали — но вдруг перестали закатывать в асфальт. И если сравнить резолюции первого Общенационального конгресса чеченского народа, вполне оппозиционного, и резолюцию Верховного совета республики, происходивших одновременно в ноябре 1990 года, от параллелей просто бросает в жар и в озноб.

При этом ничего подобного не было в республиках Средней Азии, в советских Белоруссии и Украине: ни в Крыму, ни тем более на Донбассе никаких сепаратистов не нашлось.

Чем больше набиралось фактов, тем точнее выстраивалась картина замысла. Я даже ее пытался осторожно высказывать, хотя о замыслах и планах все же следует выяснять у авторов и носителей, а то напридумать каждый может. Вот только у кого выяснять? В декабре прошлого 2019 года у меня возникла такая возможность задать вопрос одному из очевидных если не авторов, то проводников этого замысла, но я не успел. Не успел, потому что он сам все сказал, без моих вопросов.

На «круглом столе» в «Ельцин-Центре», посвященном двадцатипятилетию с начала первой чеченской войны, выступали по очереди «общественники», правозащитники и государственные деятели: Сергей Степашин, Юрий Батурин… И первым среди них закономерно выступал Вячеслав Михайлов, в 1995–1998 годах бывший министром по делам национальностей и участвовавший во многих раундах переговоров между Чечней и федеральным центром. На эти позиции в «новой демократической России» Михайлов попал не просто так, а как «специалист»: старый партийный кадр в области интернационального воспитания, в 1987–1991 годах он заведовал Отделом межнациональных отношений ЦК КПСС.

Вячеслав Михайлов начал свое выступление с рассказа о предпосылках вооруженного конфликта в Чечне. Оказывается, после того, как в 1989 году почти по всему СССР начались общественные движения и возникла угроза сепаратизма во многих союзных республиках, было принято стратегическое решение, кому-то, наверное, казавшееся мудрым и удачным. Решение такое: осторожно поддерживать этнические сепаратистские движения в автономиях «проблемных» союзных республик, — с тем, чтобы выступать в роли «миротворца» в их спорах. Союзный центр при этом оказывался нужен республикам — в качестве арбитра. Управляемая дестабилизация на окраинах Союза мыслилась как способ его скрепить и уберечь от развала. Умно, не правда ли?

И, кстати, речь вовсе не идет о том, что движения в советских автономиях были «ненастоящими», — просто их хотели использовать и полагали, что могут контролировать.

Отсюда становится ясна география этих конфликтов: ни в Средней Азии, ни в славянских республиках центр не видел угрозы сепаратизма и сецессии. Местные партийно-советские и чекистские кадры, казалось бы, исправно поддерживали стабильность. Украинское национальное движение всегда давили жестче, чем московских диссидентов. Так что ни на Донбассе, ни в Крыму не имело никакого смысла поддерживать существующих или, за их отсутствием, создавать новых сепаратистов.

* * *

Не правда ли, элегантное решение, — вплоть до первого серьезного кризиса, каковым стал августовский путч 1991 года. Но, действительно, элегантное, не путем «грубой силы». Не как в Венгрии и Чехословакии. Нетипично. Почему?

А причина — в том самом Нагорном Карабахе. «Карабахское движение», набравшее силу зимой 1988 года, поднявшееся армянское общенациональное движение апеллировали к союзному центру в течение нескольких месяцев. В июле 1988 года Москва однозначно поддержала в этом конфликте Баку. И это как раз было логично: сохранение status quo как часть сохранения и поддержания порядка, государственной безопасности в прямом смысле слова. В Карабах были направлены дополнительные силы милиции, а затем и внутренних войск. Даже разрушительное землетрясение 7 декабря 1988 года было использовано как предлог для введения чрезвычайного положения в Армении и для ареста членов Карабахского комитета.

Однако все эти попытки разрешить конфликт «методом грубой силы» успеха не имели. Зато стала очевидна зависимость властей Азербайджана от союзного центра. Возможно, именно этот опыт, — первый практический опыт попыток урегулирования межэтнического конфликта, перешедшего в «горячую» стадию», опыт неудачный, — стал поводом для выработки новой стратегии «управляемой дестабилизации».

* * *

Однако этот опыт не стал поводом сменить стратегию союзного центра в самом карабахском конфликте. Почему? То ли «пацаны заднюю не включают» — боязнь показаться не умным, а слабым. То ли инерция. То ли просто отсутствие людей, умеющих принимать решения и отвечать за последствия принятого решения. Не знаю.

Во всяком случае, прямая поддержка Москвой азербайджанской стороны продолжалась. Здесь были задействованы части внутренних войск и старшие офицеры Главного управления командующего внутренними войсками, — те самые, что спустя несколько лет «прославятся» в Чечне. Весной 1991 года началась операция «Кольцо» — последовательная изоляция армянских анклавов с их последующей «зачисткой». И тут уже, — автор тому свидетель, — кроме ОМОН и внутренних войск, участвовали части 23-й мотострелковой дивизии. И так продолжалось вплоть до августовского путча. Мало кто знает, но накануне 19 августа 1991 года группа «Альфа» ожидала не приказа на штурм Белого дома, а вылета в Нагорный Карабах, где в армянском селе Атерк был захвачен в заложники целый взвод внутренних войск. И было вообще непонятно, что с этим делать: Атерк — неприступная на первый взгляд гора.

Так что ни о какой поддержке союзным центром, Москвой армянской стороны в карабахском конфликте вплоть до крушения СССР говорить не приходится. Здесь было вовсе не так, как в остальных советских «горячих точках».

Что изменилось с распадом Советского Союза — отдельный разговор.