Она просила похоронить ее так, чтобы потом не выкапывали

04 - 11 октября 1999 г., Новая Газета №37

Записал Александр Горшков

"...Двое держали меня, а один бил прикладом по руке. Я потеряла сознание. Меня облили водой и дали что-то понюхать. Я пришла в себя, и меня снова стали спрашивать, где боевики. Я сказала, что брат и сестра ушли в горы, а больше я ничего не знаю. Тогда меня стали бить по второй руке. Я снова потеряла сознание, меня снова обливали и дали что-то понюхать”.

Потом старший приказал оттащить ее в сторону. “Меня оттащили, бросили, перевернули, я увидела направленный на себя автомат, почувствовала страшную боль и потеряла сознание..."

Девчонки, которой принадлежат эти слова, уже нет. Поэтому нет причин не доверять тому, что она говорила. Закончив свой рассказ, она умерла. Умерла почти без мучений, потому что после противошокового укола, наверное, почти не чувствовала боли. Я очень надеюсь. Но это страшный рассказ. Не менее страшный, чем видеокадры, свидетельствующие, как бандиты рубят головы заложникам. Она жила в Карамахах и мечтала поступить а медицинский. Потом пришла война...

Эту историю посчитал своим долгом рассказать офицер, вернувшийся из Дагестана. Он не возражал, чтобы здесь была названа его фамилия (“все равно дальше Чечни не пошлют”), но я думаю, что это ни к чему. Скажу лишь, что это профессионал, принадлежащий к одному из элитных подразделении. Мы познакомились еще во время чеченской войны. Командировок на фронт за ту кампанию у него было несколько. Теперь добавились бои в Ботлихском районе, Карамахи и Новолакское.

Знакомство

Вышло так, что Сергею и его сослуживцам удалось побывать в Карамахах еще до того, как село превратилось в груду развалин. Когда перед первыми боями в Дагестане они отправлялись на фронт в район селения Рахата, его подразделению было дано негласное задание ненароком проехать хотя бы через одно из сел Кадаре кой зоны.

Мы получили приказ провести первичную разведку — как живут, чем дышат, что у них на уме. Проезжая через Карамахи, действовали по заранее условленному плану. Как раз в том месте, где ни разъехаться, ни сдать назад, заглох двигатель у нашей головной машины. Механики приступили к починке, а мы вышли размяться. Это было на небольшой площади недалеко от колодца, и мы сразу увидели четырех девушек. Две из них были в паранджах, они молча набрали воды и, не глядя по сторонам, быстро ушли. А две оставшиеся были совсем другого нрава — одна в юбке, вторая в шортах, они смеялись и разговаривали между собой на русском языке.

Мы попытались завязать разговор. Девушки рассказали, что с тех пор, как села отказались от власти Махачкалы, здесь всем руководит совет старейшин, но лично они не испытывают никаких притеснений. Одна сказала, что собирается поступать в медицинский институт, и пригласила к себе в дом. Другая засмеялась: “Гость в дом — аллах в дом. Отказываться нельзя”. Мы сложили оружие в машины, оставили усиленные посты и пошли в гости.

— А по дороге в села вы встретили какие-нибудь посты?

— Когда мы ехали из Махачкалы, то не встретили никого кроме патрульных милиционеров и некоторого количества бронетехники на марше. При въезде в село в тени дерева дремал пожилой человек с автоматом, который никак не отреагировал на наше появление...

В гостях

Вошли в дом. Да, на стенах висело оружие — два автомата, один из них с подствольным гранатометом, и РПГ-7 без зарядов. Кроме того, в доме оказалось много книг, в том числе по медицине, биологии, о животных. Вышел и дедушка, поклонился нам. Мы поклонились в ответ. Он тоже сказал, что гость в дом — аллах в дом, и велел подавать на стол.

Сначала разговор шел на несущественные темы, как это принято на Востоке, а затем мы спрашивали хозяина о том, что, по его мнению, будет дальше. “Аллах знает, чем это кончится, — ответил он и продолжил: — Поскольку вижу в вас людей, которые не желают нам зла, то скажу, что сейчас вы все останетесь живы”. И, кстати, на ту операцию это предсказание сбылось — мы все вернулись из Ботлихского района, даже никто не был ранен. Еще он сказал, что в Махачкале все заворовались и что “когда-то были советы народных депутатов, которых мы не выбирали, а теперь мы сами выбрали совет старейшин”. А девушка заметила, что дедушку тоже звали в совет, но он не пошел. Дед пояснил, что чтение божественных книг на исходе дней ему гораздо важнее, чем заседание даже в справедливом совете. Еще дедушка рассказал, что, не признавая власть Махачкалы, жители села тем не менее исправно платят налоги.

Мы поинтересовались, к чему оружие на стенах. Он ответил, что их мужчины готовы оборонять свои дома. Да и стоило ли об этом говорить, когда оружие в Махачкале и других городах в огромных количествах раздавалось без всякого учета... Потом девушка предложила нам посмотреть их бомбоубежище. Спустились в подвал, где было выкопано добротное убежище, укрепленное раскрепами. Нам объяснили, что такое есть почти в каждом доме: если прилетят бомбить — где спасаться?

Они были обречены

— Еще до окончания операции в Ботлихском и Цумадинском районах на совещании у командующего объединенной войсковой группировкой Казанцева, где присутствовал командир нашей группы, было сказано, что требуется немедленно приступить к уничтожению “осиного гнезда исламского фундаментализма в Кадарской зоне”.

Кадарская зона — это глубокое ущелье, похожее на амфитеатр, а с военной точки зрения это просто котел. На одном конце амфитеатра Карамахи, на другом — Чабанмахи.

— Но именно ультиматум о сдаче оружия послужил формальным предлогом для начала операции в Кадарской зоне?

— Так вот: ультиматума никакого не было. По крайней мере, наш командир постоянно присутствовал на совещаниях у Казанцева, где даже не было речи о том, чтобы предъявить ультиматум.

Сами населенные пункты находились в двухстах километрах от театра военных действий. По данным нашей же разведки, группы противника из тех, кто вошел в Ботлихский район, не проникали на территорию Кадарской зоны. И, наконец, в этих селах, как и во всех других, жило много детей, женщин, стариков и совсем не так много мужиков, способных к активным боевым действиям. Они сидели тихо и никого не трогали.

— А говорили, что в этих селах были какие-то тренировочные лагеря...

— Ни один населенный пункт не потерпит, чтобы на его территории или в окрестностях ежедневно проводились боевые стрельбы, взрывы... А методика подготовки в диверсионных лагерях противника такова, что они работают только на натурном материале.

В кольце

Первые же подразделения начали с ходу окружать Карамахи и Чабанмахи. Села блокировали двойным-тройным кольцом, мгновенно появились самоходные артиллерийские 152-миллиметровые установки типа “Мета”, на временные аэродромы сел полк Ми-24...

Часть мужского населения сел успела выйти с оружием еще до того. как замкнулось первое кольцо. Часть же осталась в селах и заняла круговую эшелонированную оборонялись каждая улица и каждый дом.

— В селах оставались мирные жители? По официальной версии, это были семьи ваххабитов.

— В двух селах жили около трех тысяч человек. До боев оттуда вышли не более пятисот местных жителей. Большинство понимало, что им некуда идти, к предпочло уйти в горы или погибнуть, защищая свои дома.

Сначала по селам был открыт мощный артиллерийский огонь, последовали вертолетные удары, затем спецназ МВД пошел на штурм, но с потерями вынужден был отступить. После этого принялись за работу фронтовые бомбардировщики и штурмовики Су-25, которые бросали и кассетные, и шариковые, и зажигательные бомбы. Основным “высокоточным оружием” были полутонные и двухсотпятидесяти килограммовые фугасные бомбы. Правда, для того, чтобы пробить бомбоубежища, этого было недостаточно.

Они стояли на одной из высот, господствовавших над районом Карамахов, и прекрасно видели, как методичными ударами разносится село. От села войска отделяло полуторакилометровое минное поле, которое называли компотом, потому что там были мины, поставленные и нашими, и жителями сел.

Потом было два дня боев, когда войска пытались штурмовать, но, нарвавшись на контактный огневой бой, немедленно отступали, и опять в дело вступала авиация и артиллерия. Атаки шли беспрерывно каждый день по пять-шесть раз.

Последняя ночь Карамахов

А потом наступила ночь, и они сидели у костра.

- Несмотря на полную темноту, из села доносились автоматные очереди, взрывы гранат и такие смертные вопли, что у нас шевелились волосы под касками. Шла так называемая зачистка. Вокруг каждого села стояло тройное кольцо сплошного оцепления спецназа МВД, который имел четкий приказ стрелять в любого, кто не отреагирует на четкий приказ “Стой, стрелять буду”. Причем особо подчеркивалось: не делать исключения для военнослужащих федеральных войск. Напряженные отношения между общевойсковиками и эмвэдэшниками — не секрет, как не секрет и то, что спецназ МВД еще в Чечне прославился зачистками, от которых общевойсковики старались уклоняться.

Наша задача официально звучала как изоляция района боевых действий, но было очевидно, что изолировать уже некого. Да, честно говоря, у нас и не было абсолютно никакой охоты добивать тех несчастных, которые выползли бы каким-нибудь образом из этого ада. И тут случилось то, что запомнилось мне больше, чем все чеченские командировки и последние бои. Наша группа контроля и наблюдения передала, что поблизости находится кто-то посторонний и, похоже, он ранен.

Передернув затворы, мы отправились на поиски и увидели, что на земле лицом вниз лежит девушка в совершенно изорванной одежде.

Врач сразу же произвел осмотр, сделал первичную перевязку, ввел противошоковое. У девушки оказались два одиночных автоматных ранения — в грудь и брюшную полость, обширная внутренняя кровопотеря, кости кистей рук у нее были раздроблены. От противошокового она начала приходить в себя, и, когда мы протерли ей дезинфицирующими тампонами лицо, то я, к своему ужасу, узнал ту самую девушку, которая приглашала нас в свой дом. Она тоже узнала нас, сказала: “Я вас помню”. Передать этот разговор дословно и полностью невозможно, потому что разговор с человеком, который стоит на пороге смерти, — это особый разговор. Мы спросили, чего она хочет, и сказали, что постараемся выполнить любое желание. Она ответила, что ничего не надо, и начала рассказывать.

Она не хотела бежать

Дедушку разорвало на части снарядом с вертолета, дом разрушило, когда начал бить “Град”. Сестра и старший брат взяли автоматы и ушли в горы. В подвале оставались она и мама, и у них не было оружия. Когда кончилась вода. то в перерыве между взрывами снарядов они пошли к колодцу. Поблизости разорвался снаряд, и осколок попал в маму “Я дотащила ее до убежища, — рассказывала девушка. — и мама умерла у меня на руках, успев сказать: “Доченька, беги”. Но мне уже не хотелось никуда бежать”. Со всех сторон она слышала стрельбу и рев моторов и ре- . шила подняться наверх, так как знала, что в любую дырку будут кидать гранаты и стрелять из огнеметов. Когда она вышла, то ей дали очередь под ноги и приказали стоять. “Двое в камуфляже и масках подошли, сбили меня с ног и куда-то поволокли”.

Ее притащили к какому-то человеку, как ей показалось, к командиру. “Вот, еще одну поймали”, — сказали они. Старший стал спрашивать, где боевики и почему у нее на руках кровь. “Я объяснила, что у меня на руках умерла мать. Тогда мне приказали показать и пустили вперед. Мы пришли к убежищу. Сперва они кинули туда гранату, а потом спустились, вытащили посеченное осколками тело матери, дважды ударили ее сапогом и сказали: “Готова”. Она сказала, что мать была мертва до того, как в подвал бросили гранату. Но ее ударили по лицу (на лице был огромный синяк), приказали молчать и спросили, где боевики. “Я ответила, что не знаю и что мы не делали вам ничего плохого”. Тогда один из тех, кто держал ее, I сказал: “Да чего с ней разговаривать, она будет запираться”.

Потом ее начали истязать...

— Я до сих пор не понимаю, как с двумя пулевыми ранениями и раздробленными кистями она проползла от села до наших позиций. Она просила похоронить ее так, чтобы потом ее не выкапывали. Еще час она лежала рядом уже без признаков жизни. Мы молча сидели рядом, а потом взяли саперные лопаты, нашли место и выкопали могилу. Положили ее туда, забросали землей, сверху выложили срезанный дерн, присыпали камнями и песком так, чтобы по возможности это не было заметно, и положили камень, как это положено на мусульманской могиле.

Когда мы уезжали из Кадарской зоны, то в глазах людей, смотревших нам вслед с обочины дороги, читался ужас, к которому примешивалась злоба. Я думаю, жители окрестных сел, которые видели, что стало с их соседями, поняли, что придет день — и с ними могут поступить точно так же. Из этих сел не прозвучало первого выстрела, их уничтожили только за то, что они не подчинялись власти Махачкалы.

И еще. Мой собеседник считает, что действиями в Кадарской зоне наше командование позволило противнику осуществить второй этап задуманной им операции “Имам Гази Магомед”. Пока шла расправа в Кадарской зоне, где были сосредоточены все силы федеральной группировки, противник спокойно вошел и закрепился в селах Новолакского района, а войска, измотанные боями, начали немедленно перебрасываться в новый район боевых действий...

Санкт-Петербург

P.S. Уже после того как материал был написан, я задал Сергею еще один вопрос: зачем, собственно, он это рассказал? Вот его ответ.

— На войне стараешься не думать, потому что если будешь много думать, то тебя первым убьют. Там действуешь инстинктивно, и времени на анализ нет.

Я решил рассказать это потому, что обязан перед памятью человека, который не причинил нам никакого зла. И еще я хочу, чтобы те, кто прочтет это, не строили никаких положительных иллюзий по поводу надвигающейся войны на Кавказе.

И еще я предчувствую вопрос: а где доказательства, что она не убивала наших? Мой ответ на этот вопрос будет коротким — если бы она была из тех, кто стрелял, защищая свои дома, то она не стала бы разговаривать с нами, но нашла бы силы перед смертью просто плюнуть нам в лицо.