50 дней в туркменских тюрьмах

Продолжаем публикацию рассказа гражданки Туркменистана, подвергшейся уголовному преследованию на родине в 2015 году (см. начало). В второй части интервью она рассказывает об ужасающих условиях содержания в СИЗО в пос. Яшлык, пытках, беззаконии и коррупции, с которыми сталкиваются узницы туркменских тюрем.

СИЗО в Яшлыке

Приехали в Яшлык. Там старое трехэтажное здание. Начали досмотр: подходят мужики и начинают тебя щупать от и до. Даже под нижнее белье лезут. Я говорю: «Не трогай там». Женщин среди охраны я вообще не видела. После того, как обшмонали (обыскали), закрыли в «стаканчики» — это такие одиночные узкие камеры с решетчатой дверью. Стоишь, сесть не можешь, если только на корточки. Стены из бетона, колючие, может, специально штукатурку так сделали. Если облокотишься — больно. Я тогда полная была, кое-как поместилась, стою, но повернуться не могу, сразу об стену корябаюсь. Ни воды, ни пищи не дают. Поставили баклажку с обрезанным верхом, если захочешь в туалет, и все. Часа четыре или пять там стояли.

Когда уже всех обшмонали, нас, восемь женщин, подняли на второй этаж — в карантин. Мимо всех камер провели, одну локалку открыли, вторую… Камера была очень большая. Но там, как и на Житникова, нары из арматуры, тяжело на них спать, и нет ни матрасов, ни подушек. В карантине держали 12 дней.

Первые два дня к нам никто не приходил. Воду не давали. Когда просили пить — дежурный сразу дает телефон и говорит: «Звони, пусть тебе закинут деньги, потом проси, что надо». Пока ты в карантине, все стоит раз в десять дороже, чем обычно. После карантина кола всего 20 манатов стоит, вода из-под крана, с песком — 10 (официальный курс маната составлял в то время 3,5 маната за доллар США. — прим ред.). А так — очень дорого.

Через два дня зашел дежурный, принес бадью со льдом. Пинает тебя, ставишь туда ноги, он наливает воду, и ты так сидишь. Говорит: «Если не хочешь так сидеть, пусть 100 долларов закинут на телефон, тогда разрешу ноги вынуть». Были девчонки, которым по восемь лет дали за то, что косяк (самокрутка с марихуаной) курили. Одну такую он пару раз ударил, она сразу: «Сейчас мама деньги отправит, только не бейте, пожалуйста». Я говорю: «Ты — дура, что ли? Все восемь лет будешь такие деньги давать?» В общем, я отказалась платить, я — хитровская (Хитровка — район Ашхабада), боевая, держала ноги в этом тазу, из-за этого у меня сейчас левая почка отказывает…

Через два дня нас стали водить на медосмотр. Рентген сделали, взяли анализ крови, потом гинеколог в санчасти Майя Атаевна, ее все знают, спрашивала, какие болячки есть, непереносимость и т. д.

Прошло уже больше 10 дней. В санчасти в кабинете рентгенолога я увидела, что сюда чиновников привезли, с которыми мы были на Житникова. Один раз я поймала момент, когда они выходили купаться… У них же в СИЗО свободное хождение, они часто ходили туда-сюда. Прошу: «Чары (это бывший замминистра энергетики), нас не выпускают с карантина, помоги, пожалуйста». Он говорит: «Не переживай, сейчас все сделаем». И часа через два-три нас развели по камерам.

Новая хата (камера) была два с половиной на три с половиной метра. Нас было десять женщин. Стояли двухэтажные нары, все заняты. Уже не арматура, а плоские железные листы. Между нар остается маленький свободный квадратик. Там мы стелили простынь и кушали. От входа, если сразу поворачиваешь налево, пьедестальчик бетонный и дырка-туалет. Там же умывальник — баклажка прикреплена с водой. Кранов, труб — ничего нет. Я спрашиваю: «Как же вы без воды?» А они объясняют, что еще во времена Ниязова прокурорша, которая сейчас сама отбывает срок в Ташаузе (Курбанбиби Атаджанова — генеральный прокурор Туркменистана, арестована на заседании Кабинета Министров 25 апреля 2006 года — прим ред.), один раз приехала с проверкой, и говорит: «Вы что им тут рай создали? Они купаются прямо. Отрежьте все краны». И отрезали. К ее имени заключенные до сих пор ругательства разные добавляют.
Всего у нас на втором этаже возле санчасти — от локалки до локалки — было 12 камер, в одиннадцати — женщины и одна — пустая. Всего значит в СИЗО 100–120 женщин. Помню, одна была беременной на восьмом месяце. А сколько мужчин — не знаю, очень много. В основном там были этапники (осужденные, ожидающие этапа). Некоторые мужские камеры были огромные, с трех-четырехэтажными нарами.

Прогулки — раз в неделю. Небо в клетку, вокруг — бетон. Когда нас вели на прогулку в другое крыло, мужиков, которые возвращались в камеры, били дубинкой по ногам, чтобы они быстро сели на корточки, руки за голову и лицом к стене.

Каждый день в шесть утра после подъема поверка. Потом воду дают, одну баклажку в день на человека. Пятилитровая баклажка, мутная вода с песком, хочешь — мойся или пей. Еще в туалете надо смывать, воняет же, жара, сентябрь месяц. Баланду разносили не солдаты, а молодые ребята, осужденные за драку, они ждали амнистии.

Из окна сквозь решетку виден внутренний двор, где прогулки или ведут на свидания. Рядом что-то ЛТПшники строили. Спрашиваю девчонок: «Что это?» Это, говорят, новый СИЗО, в 2016 году на День флага открытие должно быть. Обещают, что там и вода будет, и матрасы, как в новой колонии в Дашогузе. Но мы не верим. Может переселят на два-три дня, проверка пройдет и снова сюда вернут.

Стала узнавать, что с помывкой. В карантине нельзя было. А здесь, как оказалось, женщин полагается водить в душ раз в две недели. За полтора месяца я в «бане» только два раза была. «Баня» — напротив кабинета начальника на первом этаже. Раздеваешься в предбаннике, заходишь — там старый побитый кафель, режет ноги об острые края. Всего 12 душевых, но работали из них две, а еще в одной только холодная вода шла. Напор слабый. Голову намылишь, а смыть тяжело, вода по чуть-чуть капает. Поэтому в бане начинались драки, кому первым идти. Я всегда шла в холодный душ, потому что мне жарко, я полная была, просто под душем стояла и все.

Когда в камере кушаем, тесно, туалет прямо тут же, запах, неприятно, одним словом. Однажды мы простынь порвали и повесили на веревке как занавеску, отделив туалет. Матрацы положили на пол, чтобы на бетоне не сидеть. Дежурный пришел, еду перевернул, сорвал простынь, еще нас всех избил за это — мол, не положено. Говорит: «Один пусть жрёт, а другой — срет, так вы здесь будете жить». Я говорю: «За что?» Он в ответ: «Не надо продавать трамадол» (опиоидный анальгетик, в Туркменистане включен в список наркотических веществ — прим. ред). А у меня вообще другая статья. Но когда им возражаешь, начинают бить.

В другой раз дежурный подходит и спрашивает: «У кого есть сто долларов? Если — ни у кого, выбирайте сами, кто пойдет на рейс». Я спрашиваю у девчонок: «Рейс — это что такое?» Они мне: «Не знаешь что ли? Там в кильдымах (отдельная камера для привилегированных заключенных) внизу бывшие министры сидят. Ночью видеокамеры отключают после отбоя и к ним баб водят. Надо заплатить сто долларов, если не хочешь идти». Я говорю: «У меня ста долларов нет, но я не пойду никуда, пусть меня отведут только, посмотрим, что будет». Потом так получилось, что в СИЗО какая-то комиссия пришла, до меня и еще двух девчонок очередь, слава Богу, не дошла.

На свидания мама приходила. Там за всё минимальная ставка сто баксов. У меня сын маленький, ещё годика не было. Мама заплатила, передала его мне подержать немного через окошечко в бетонной стене. Потом прошла в комнату для свиданий. Там телефон, стекло, продол (коридор) меньше метра шириной, постоянно мусор (охранник) туда-сюда ходит. Затем снова стекло и вторая трубка. Там мы с мамой и разговаривали через трубку. Стекла эти вытирали мыльными салфетками, оставляли их мутными, плохо видно из-за этого. Может специально это делали, не знаю.

Передачи разрешали, но, например, колбасу разрезали ножом. А в Туркменистане в сентябре жара, через два дня она тухнет без холодильника. Но, проси — не проси, надрезают, мол, надо проверить, вдруг там внутри что-то. Или говорят: «Дай сто манатов, тогда не будем резать». За перевес — 50 манатов за лишний килограмм требовали. А у нас в камере, в основном — за наркотики, им ни свиданий, ни передач не давали.

Когда холод начался, пришли и вместо стекол пакеты с деревяшками вставили. Мерзнешь? Ничего, это тебе не дом. Одеяло дают вонючее после мужиков. Хочешь чистое? 20 манатов. Сигареты президент запретил в том году, тоже цену подняли. Я только успевала маме звонить: переведи деньги на тот номер, на этот. Трудно про все это спокойно рассказывать.

Попытка получить показания под пытками

Несколько раз меня по ночам вытаскивали на допросы и запугивали, мучили по разному. Был такой из оперчасти… Звали Ходжа, толстый, здоровый, раз в три дня дежурил. Он меня вызывал отдельно по ночам — не в кабинет, а в пустую камеру. С ним еще двое. Светильник направляет в лицо, открывает небольшой деревянный чемоданчик, подключает провода к пальцам и длинную иголку подносит. Пытал током, два-три раза за ночь. Я падала и теряла сознание, не знаю, сколько времени прошло. Они на меня воду лили, чтобы в чувство привести. Ожоги оставались. Один раз к стулу привязали, чтобы легче поднимать с пола было. Но это все ночью, потому что в шесть утра подъем, меня до поверки уже обратно заводили.

Ходжа требовал: «Назови гаишника, через которого ты права делала. Тебя районный хяким (глава администрации) с ним познакомил? Мы знаем, ты вместе с ним и квартиры для работников хякимлика (районной администрации) делаешь. Сознайся и выйдешь по амнистии. Если не напишешь, я все равно тебя в покое не оставлю. Тебе залет (новое уголовное дело) сделаю. У тебя дома еще раз обыск сделают и найдут наркотики. По амнистии не выйдешь». У него какие-то мои «показания» уже заранее отпечатаны были на туркменском, что в них — не знаю, нужно было только внизу написать «С моих слов записано верно» и расписаться.

При первом допросе Ходжа грозил сына в детдом отправить. На втором говорит: «Сына у твоей мамы уже забрали, сдали в Дом малютки, больше у тебя ребенка нет».

Я ему всегда отвечала: «Выйду — не выйду, не ты решаешь. Ты кто такой? Наверху Бог есть…».

Почти две недели он меня мучил. Потом на свидание пришла мама, я ей по-армянски и жестами дала понять, на кого ей нужно выйти, у меня же связи были. Она на этих людей вышла, заплатила, и меня в кильдым спустили.

Кильдым — это как VIP-камера. Большая по размеру, там есть холодильник, телевизор, кровать мягкая, туркменские ковры… Формально — это комната для длительных свиданий.

Но свиданий там не давали. В локалке за кабинетом начальника СИЗО на первом этаже были три кильдыма: два мужских и один, где меня держали. Кильдым стоил 500 долларов в месяц с человека. Вместе со мной там была бывшая любовница осужденного министра, ее провели подельницей по его делу. Когда приходили проверки из министерства или прокуратуры, нас с ней поднимали в общую камеру, ведь кильдымов официально нет, потом — возвращали.

Один раз вместе с мамой на свидание пришел человек из хякимлика, обнадежил: «Мы все знаем про тебя, не переживай, в амнистию будешь дома». Я не верила тогда.

Избиение после разговора с начальником СИЗО

Однажды меня вызвал начальник СИЗО, стал спрашивать: «Кто ты такая? Откуда знаешь этих гаишников?» Я повторяю: «Никого не знаю, я — мошенница, всех обманула». Он мне: «Если домой к сыну хочешь, я тебе дам бумагу, ты прочитай и подпиши. Обещаю, что тогда выйдешь в амнистию». Текст был на туркменском напечатан, сверху заголовок «душундуруш» (объяснительная), не знаю, что там было.

Я ему говорю: «Послушай, башлык (начальник). Ты знаешь, где я работала. Сейчас начало октября. Списки амнистированных к вам приходят еще в конце сентября. Неужели, если меня нет в списках, после моей подписи ты пойдешь к президенту и попросишь добавить мое имя? Не трогай меня, я все равно ничего не скажу. И про здешние дела тоже никому не буду говорить: сколько денег я даю твоим дежурным за баклажку холодной воды и другое».

Он сделал вид, что удивлен: «А что, здесь так, что ли?»
— «Разве ты не знаешь? Они сами нам говорят, что с каждого ты просишь по тысяче долларов в месяц».
— «Ай, ты слишком много разговариваешь, на этап пойдешь».
— «Не имеете права. Скоро амнистия, а этапа до амнистии не бывает».

За такой дерзкий разговор я потом получила, ночью в тот же день меня избили хорошенько. После отбоя завели в пустую камеру, там голые нары, ложишься лицом вниз, закрываешь голову руками, и они по икрам и пяткам бьют дубинками. У меня до сих пор кое-где пятна на коже, на кости — вмятина чуть-чуть. Опять требовали назвать имена, с кем связана.

На следующий день снова сильно избивали. Трое их там было. При этом угрожали, говорили разные гнусности, повторять не буду. В какой-то момент я не выдержала и сказала: «Если ты сделаешь то, чем грозишь, я выйду из тюрьмы, тебя найду, из твоих глаз шурпу (суп) сварю и тебя есть заставлю». Дежурный разозлился, взял уже не дубинку, а железную арматуру, и один раз сильно ударил меня по спине. Потом в карцер отправил.

В ту же ночь у меня кровотечение открылось, мне плохо стало. Они испугались. Вызвали Майю Атаевну, она — дежурный гинеколог, в санчасти укол викасола мне сделала, чтобы кровь остановить. Я потом от него ходила не знаю, какая. Еще что-то дала, сухой черный чай тоже, просто жуй, говорит, он с кровью что-то делает. Я ее попросила: «Вы мою маму знаете, позвоните ей утром, она вам деньги отправит, выведите меня на больницу, если можно». Она пошла к дежурному, который меня бил, говорит: «У нее кровотечение, она может умереть». А он в ответ: «Ай, пусть умирает, у нее язык слишком длинный».

В общем, Майя Атаевна меня привела в себя, где-то дня три я у неё лежала на кушетке в приемной. Почему в приемной? При санчасти есть две камеры для больных, но в обеих держали бывших министров. Она говорит: я этих богатых мужиков не могу передвинуть никуда, каждый из них за место платит.

Вначале я кричала: «Пустите меня к начальнику». Хотела показать, что его дежурные делают. Просила бумагу, чтобы написать жалобу, просила, чтобы засвидетельствовали кровотечение. Майя Атаевна ничего мне не дала, сказала: «Деточка, я хочу жить, хочу дальше работать. Ради Аллаха, пожалуйста, прошу — молчи, ты скоро выйдешь по амнистии, я список смотрела. А то сейчас тебе подкинут что-нибудь, раскрутят (сфабрикуют дело), убьют тебя. Ты не знаешь, что здесь за мир такой — это очень страшный мир. Тихо сиди, никуда не лезь». Я сказала: «Ладно».

(продолжение следует)