Вчера была война

ПРАГА — Двадцать лет назад, в августе 1999 года началась история Второй чеченской войны. Примерно тем же временем принято датировать и начало эпохи Владимира Путина. И, конечно, никто в том августе не знал, что кончится все это для Чечни Рамзаном Кадыровым. Начало этого переломного двадцатилетия, его логику и промежуточные итоги мы обсуждаем с «Гостем недели», главой международного правозащитного центра «Мемориал» Александром Черкасовым.

Вадим Дубнов: Можем ли мы рассмотреть вопрос, как началась война, одновременно попытавшись понять почему?

Александр Черкасов: На самом деле, сейчас об этом очень много говорят и при этом, как правило, используют то, что называется «теорией конечных причин»: если некоторое событие повлекло какие-то последствия, стало быть, оно было специально задумано, чтобы эти последствия вызвать. Человеку свойственно вкладывать некий разумный замысел в то, что его окружает. Правда, при этом те же самые люди знают, что эти власти наши, и не только власти, если за что-то берутся, то чаще всего у них получается совсем не то, что задумано, а иногда и вовсе наоборот. Но это же не мешает выстраивать события в цепочку, взаимно и однозначно связанных и заранее запланированных ходов.

Если говорить о начале Второй чеченской войны, о событиях августа 1999 года, то здесь подобного рода подозрения подкрепляются, например, следующим аргументом: война, начавшаяся еще в Дагестане, была сразу названа контртеррористической операцией — это еще до взрывов жилых домов в Буйнакске, Москве и Волгодонске. Следовательно, говорят авторы многих комментариев, это было исходно задумано, это было исходно спланировано, это предполагалось, что будут дальше теракты, и, вообще, все там было, как цепь, заранее намеченная. Более развернутые комментарии учитывают, например, такие факты, как маневры, которые проводились в 1998 году совместно силами Северо-Кавказского военного округа и других силовых структур, в которых якобы рассматривалась возможность подавления протестов в Чеченской Республике Ичкерия. Многие другие факты такого рода, которые укладываются в простую концепцию: Кремль не просто собирался покончить с независимостью Чечни, но планировал это сделать именно в 1999 году.

Вспоминают слова каких-то силовиков, которые еще при подписании Хасавюртовских соглашений говорили, что «ничего, через три года мы вернемся». А вот на этом месте мы можем рассмотреть реальность. Да, действительно, после вывода к январю 1997 года российских силовиков из Чечни что-то планировалось, что-то предполагалось, что-то делалось, но важно не только что, но и как. Граница Чечни со Ставропольским краем и Дагестаном была поделена на три участка: прилегающий к грузинской границе должны были контролировать погранвойска, Ставропольский край и северную часть дагестанской границы — внутренние войска, значительную часть границы Дагестана и Чечни — армия. Дальше случилось как всегда. Пограничники спустя какое-то время заявили, что они охраняют признанные государственные границы России, а тут государственной границы России нет, военные сказали, что вообще-то они к организации блокпостов и прочим подобным вещам не очень приспособлены. В общем, назвать это полномерной подготовкой к вторжению в Чечню очень сложно. Хотя, повторяю, что-то явно предполагалось, но, как всегда это происходило со времен Льва Николаевича Толстого, в духе его рассуждений о том, как творится история в «Войне и мире», рассыпалось.

Вадим Дубнов: Давайте вернемся в 1999 год. Здесь есть три сюжета: первый сюжет — чисто дагестанский, с которого все и началось, второй сюжет — приход к ним на помощь Шамиля Басаева и третий сюжет — участие российских силовиков; и еще тогда очень модно было говорить, что где-то на Лазурном берегу видели встречающихся Басаева и (Александра) Волошина, потому что в планы обоих входило обострение в Дагестане. Насколько эти три сюжета самостоятельные и насколько они соединимы в одну логическую связь?

Александр Черкасов: Тут мы должны откатиться сильно назад. Почему Дагестан? Потому что у Шамиля Басаева было много дагестанских бойцов, и потому что он вообще-то возглавлял т.н. Конгресс народов Чечни и Дагестана, и провозглашал установление вполне себе исламского государства шариатского — и там, и там. Почему это произошло? В Дагестане ваххабиты, или как их точнее называть, салафиты, салафитские общины, были издавна. В Дагестане были усилены меры против салафитов, антиваххабистское законодательство было введено, что вызвало бегство в Чечню значительного количества, во-первых, лидеров салафитской общины, а во-вторых, их последователей. Примерно в то же время, примерно по тому же сценарию произошло бегство или, как они это называли, хиджра подобных салафитских общин из Карачаево-Черкесии в Чечню.

Вадим Дубнов: Примерно в это же время происходит постепенная исламистская эволюция в дагестанских селах Карамахи и Чобанмахи…

Александр Черкасов: В Карамахи и Чобанмахи подобная эволюция, т. е. пришествие туда общины исламистов, было заложено, если угодно, нашим постсоветским безвластием. Почему в Карамахи появилась салафитская община? Дело в том, что Карамахи, когда-то огромное хозяйство советского типа, распалось на массу отдельных мелких хозяйств, и для решения сугубо правовых хозяйственных вопросов между такими мелкими хозяевами советское и постсоветское законодательство ничего не предлагало. Как и в других регионах. Только где-то споры хозяйствующих субъектов решали авторитеты из преступного мира, здесь пришли те, кто был носителем закона, возникшего среди мелких торговцев, ремесленников, мелких хозяйств. Носители шариата — вот эта салафитская община, — они были востребованы как источник права просто хозяйственного выживания села.

Вадим Дубнов: Почему они радикализировались? В 1997 году, даже в 1998-м, там управляли еще вполне чинные, немного странные, немного одиозные, но нельзя сказать, что они были какие-то прямо-таки радикальные исламисты. А потом появились другие люди…

Александр Черкасов: Надо сказать, что (Амир ибн аль) Хаттаб туда наведывался, начиная уже с 1997–98 года, одна из жен у него оттуда. Тамошние ваххабиты были непростыми людьми, и надо сказать, что все это наложилось на безвластие в Дагестане. Власть лежала на земле. И когда в Дагестан приехал (Сергей) Степашин, пытаясь как-то с этой клановой неразберихой разобраться, он понял, что одну из сил нужно нейтрализовать. Он выбрал салафитов. Бороться со всеми сразу невозможно. Именно к этому времени относится его визит в Карамахи и слова про то, что «здесь, в общем, вполне мирные ребята живут», и это было, по-моему, в июле 1998 года, и это совершенно неприятным образом отразилось на событиях в Чечне.

Дело в том, что в Чечне с начала 1998 года Шамиль Басаев был и.о. главы правительства — (Аслан) Масхадов дал ему возможность порулить, и полгода Басаев рулил и, в общем, себя, как руководителя, дискредитировал. Он обещал, что, «если за полгода ничего не получится, я уйду с этого поста», и ушел в июле и в тот же день возглавил Конгресс народов Чечни и Дагестана. Масхадов ввел чрезвычайное положение для борьбы с ваххабитами, но тут приходит известие из Дагестана: а там, оказывается, Степашин сказал, что карамахинские ваххабиты — хорошие ребята. «Ну, все, — решили в Чечне, — нас подставили». Не собирался Степашин никого подставлять, у него были свои цели, но вот почему-то это так совпало — и чрезвычайное положение, введенное Масхадовым, не привело к нейтрализации экстремистов, и ситуация в Чечне и дальше развивалась в худшем направлении.

Между тем Басаев всерьез накапливал своих сторонников в горных районах Дагестана, в том же Цумадинском районе, — мелкие группы туда просачивались, одно из сел было такой базой для отряда, и это ни для кого не было тайной. Ну, например, то, что туда проехала басаевская автоцистерна с бензином, не могло быть тайной для местных фээсбэшников, просто потому, что единственная дорога через село Агвали (райцентр) проходила под окном местного ФСБ. Все идет, как идет. Все идет тихо, никого это не касается, и никого не трогают.

Вадим Дубнов: В 1998 году Басаев искренне верил в то, что он может помочь Масхадову самоутвердиться в мирном строительстве? Не было ли такого ощущения, что из Москвы внимательно следили за его неудачами, с нетерпением ожидая, когда же он наконец уйдет в горы?

Александр Черкасов: Надо понимать, что Москва ведь теряла рычаги влияния в Чечне, как раз зимой 1998–99 года. Последним был представитель МВД, генерал Геннадий Николаевич Шпигун, которого похитили как раз к весне 1999 года — похитили из самолета, который уже выруливал на взлетную полосу в аэропорту «Северный», и это было последней каплей. После этого Степашин, который уже премьер-министр, заявляет о том, что «мы применим силу для освобождения Шпигуна». После этого усиливаются разные меры, начинается переброска, например, тактических ракет на Северный Кавказ, формирование бригады морской пехоты в Дагестане (это не смешно, морская пехота — это единственное подразделение, которое в то время имело горную подготовку) и другие подобные силовые движения. Они начались или усилились как раз с момента похищения Шпигуна.

С другой стороны, продолжалась еще какая-то дипломатия, как, например, попытки масхадовского руководства нейтрализовать похитителей людей своими силами. Это было возможно. Например, Руслан Хайхороев, известный похититель людей из села Бамут, был просто убит односельчанами именно за то, что похищал людей — у них там была маленькая гражданская война в Бамуте. И вообще от Масхадова последовало в Москву предложение, что, мол, мы можем нейтрализовать самых одиозных своими силами, но вы обеспечьте, пожалуйста, защиту тех, кто это будет делать, потому что кровную месть никто не отменял. С такой миссией в Москву летал Турпал-Али Атгериев. Турпал-Али Атгериев, весной 1999 года явившийся в Москву, в те дни, когда в Москве отсутствовал Степашин, был арестован и помещен в СИЗО. Арестован ФСБ. Вернувшийся Степашин, конечно, это дело отменил, но получилось так, что переговорщик-то дезавуирован, и такого рода переговоры прекратились, а шли вовсю те же самые похищения людей.

С другой стороны, законных оснований перекрывать границу не было — это можно было бы сделать, только введя режим чрезвычайного положения в приграничье, что мы, точнее, дружественные нам депутаты Государственной думы, тогда и предлагали, на что последовал ответ руководителя Совбеза России, что «все и так делается, необходимости вводить ЧП — нет». Председателя Совбеза в тот момент по совпадению звали Владимир Владимирович Путин. Через несколько недель выяснилось, что вот этих всех мер не хватает, потому что начались события в Дагестане.

В общем, не было ситуации контроля, не было ситуации внимательного отслеживания, а было сползание к конфликту с обеих сторон, причем больше, кажется, конфликта желал именно Басаев. В интервью Александру Подрабинеку, данном весной 2002 года, Басаев говорил, что он, начав войну с Россией, предотвратил гражданскую войну в Чечне. В чем-то он прав, если считать гражданской войной уничтожение наиболее одиозных экстремистов-похитителей людей, — в том, что война приводила к неизбежному сплочению всех сепаратистов.

Вадим Дубнов: Но, собственно говоря, гражданская война в Чечне к этому времени уже полным ходом шла, потому что уже шли столкновения Басаева в Гудермесе с Ямадаевыми, фактически отстранение им от власти Масхадова, усиление активности Кадырова и всего гудермесского клана — это уже полным ходом…

Александр Черкасов: … и несколько попыток покушения на Ахмат-Хаджи Кадырова — т. е. что-то было, но это была все-таки не полномасштабная гражданская война, а вот дальнейшего развития событий, адекватного ответного удара Басаеву не последовало, потому что последовала война.

Вадим Дубнов: Т. е. таким образом мы немного отходим от стройной теории, даже стройной истории о том, что Владимир Владимирович Путин в августе—сентябре 1999 года начал свое восхождение с войны в Чечне. Получается, фактически он пришел на то готовое, что, в принципе, было неизбежным, начиная с начала 1999 года?

Александр Черкасов: Ну, получается так. Если Первая чеченская война исходно готовилась как электоральное мероприятие, как способ перехвата электората коммунистов и патриотов с целью поднять упавший рейтинг (Бориса) Ельцина, что не получилось, то Вторая чеченская война оказалась неожиданным и успешным осуществлением такого плана. Но неожиданным. Потому что в ситуации цугцванга, к которой пришли в начале августа 1999 года, никто не мог предположить, что именно такого-то числа маленькая группа боевиков, идущая где-то в горах Цумадинского района, столкнется с парой милиционеров, контролировавших там, начнется перестрелка, милиционеры будут убиты, в горы будут введены части 102-й бригады Внутренних войск и, чтобы отрезать им пути отхода, Басаев войдет в Ботлих.

Вадим Дубнов: Т. е., другими словами, команда нового премьер-министра воспользовалась картами и планами, которые были подготовлены до них заранее и были все равно обречены на то, чтобы быть исполненными?

Александр Черкасов: Планы были не очень, карты тоже не ахти. Другое дело, что сменилась риторика. Никто до тех пор не решался сделать все эти силовые движения фактом публичной политики. Чечню вообще старались не упоминать после вывода оттуда войск в 97-м году, она как-то сама по себе появлялась в повестке дня, но это было неудобно и невыигрышно. А Владимир Путин и команда, стоявшая за ним, наоборот, использовали это вовсю, и уже в сентябре 1999 года мы видим каждую неделю повышение рейтинга Путина примерно на семь процентов после каждого хлесткого его высказывания. Из этой серии больше всего, конечно, запомнилось «мочить в сортире», но были и другие словечки.

Вадим Дубнов: В сентябре 1999 года уже было неизбежно второе разрушение Грозного и полномасштабная война, или все-таки еще в Москве рассчитывали обойтись какими-то полумерами?

Александр Черкасов: Вполне возможно, что аппетит приходил во время еды, но на мир особенного расчета не было. Вспомним, что в районе 10—11 августа 1999 года, когда Масхадов пытался вступить в переговоры с Магомед-Али Магомедовым — главой Дагестана, — Масхадова в Дагестан просто не пустили, а Магомедову запретили участвовать в таких переговорах. Федеральная повестка дня уже тогда, похоже, предполагала окончательное решение чеченского сепаратистского вопроса. Дальше всего лишь это было хорошо разыграно в медийном плане. Но и общество ждало чего-то такого.

Вадим Дубнов: Спустя 20 лет приходится признать, что с тактической точки зрения, с инструментальной, с технологической точки зрения ставка на чеченизацию конфликта, которая в итоге привела к появлению и к феномену Кадырова, оказалась довольно эффективной. Насколько тогда было понятно, что она окажется такой перспективной?

Александр Черкасов: Чеченизация конфликта по-настоящему началась примерно с 2003 года, после того как полную неэффективность показала тактика грубой и тупой силы, контртеррор путем террора, с массовыми похищениями и насильственными исчезновениями людей. Когда выяснилось, что такая тактика лишь усиливает и радикализирует вооруженное подполье, вот тогда федеральный центр перешел к масштабной чеченизации конфликта. Тогда были созданы как минимум четыре различные структуры, которые были укомплектованы этническими чеченцами и вели, что называется, оперативно-розыскную деятельность в Чечне. Они еще как-то могли взаимно друг друга контролировать. Это были: оперативно-розыскное бюро № 2 Министерства внутренних дел федерального подчинения и структуры; спецгруппа ФСБ «Горец», управляемая Мовлади Байсаровым, известным похитителем людей, перешедшим на федеральную сторону; батальоны спецназа ГРУ «Запад» и «Восток» (Саида-Магомеда) Какиева и (Сулима) Ямадаева; и разнообразные кадыровские структуры. И где-то к 2007 году проблема была в основном решена.

Другое дело, что как раз с 2006–2007 года Рамзан Кадыров начал планомерно устранять конкурентов в этом процессе, и с 2010 года, т. е. примерно 10 лет назад, мы можем говорить о фактически полном контроле Рамзана Кадырова за ситуацией в Чечне. Так что это многоступенчатый процесс: сначала действия федеральных сил, потом чеченизация, потом установление власти Кадырова.

Вадим Дубнов: Что стало с плодами ичкерийской победы в первой войне? Я имею в виду то, что стало с Чечней после второй, прежде всего обреченную готовность Чечни на Кадырова — сначала старшего, потом младшего. Поначалу ведь чеченцы посмеивались над мыслью о том, что ими может руководить человек, который отдал ключи от Чечни федеральным войскам, а потом они согласились и на этого человека, и на его сына. Как это получилось? Это можно проследить?

Александр Черкасов: Это можно проследить, но здесь есть очень сложные психологические моменты. Чем-то это похоже на изменение ситуации в советской России и русской эмиграции в 20-30-е годы. Сменовеховство. Очень тяжело жить прошлым, а не будущим, и когда появляется объяснение, что, ну да, они строят великую Россию, пусть и под новыми знаменами, или они строят Чечню — сильную и куда более независимую, чем при (Джохаре) Дудаеве и Масхадове, — очень многие люди на такие объяснения откликаются. Кроме того, для многих Кадыров — это гарант безопасности. Дело в том, что формально никаких амнистий для участников Первой или Второй чеченской войны не было, а Рамзан Кадыров — он как бы гарант от преследований участников войн. Нужно признать, что для очень многих Рамзан Кадыров — это действительно ключ к безопасности, для них это понимание, видимо, часть картины мира — и для тех, кто живет в Чечне, и для тех, кто живет за ее пределами.

Вадим Дубнов: Насколько внутренне противоречив для Кремля феномен Кадырова, эти все вызывающие и ставящие Центр раз за разом вроде бы в неудобное положение, — или не так уж неудобно это положение?

Александр Черкасов: В общем и целом, Чечня для федерального центра, — если не считать приходящие оттуда плохие новости, если убрать плохие новости, касающиеся преследований геев и фабрикации уголовных дел, то Чечня — это не самый худший регион. Рамзан Кадыров во многих делах очень удобный и полезный человек. Например, в деле возвращения в Россию семей людей, выехавших в зону конфликта на Ближнем Востоке, Рамзан Кадыров и его представители играли не самую худшую, очень продуманную и долговременную игру, в отличие от представителей соседних регионов, у которых продуманной политики не было вообще. Если сравнивать Рамзана Кадырова с некоторыми соседними регионами, у него не худшая команда, он умеет делегировать полномочия, он выбирает людей не только по их прошлому с сомнительными военными и полувоенными заслугами, но и по способности администрировать.

В России есть два политика, которым альтернативы нет, — это Путин и Кадыров. Все эти годы у Рамзана Кадырова была продуманная долговременная политика, в отличие от федерального центра, и он добился результатов, и что делать с этим, решительно непонятно
Конечно, всякое бывает. Но и, главное, ему нет альтернативы. Во всех других случаях у Кремля есть альтернативы, но в России есть два политика, которым альтернативы нет, — это Владимир Путин и Рамзан Кадыров. Рамзан об этом достаточно хорошо позаботился, и он знает, он много раз, видимо, предъявлял подобный вариант федеральному центру: «либо вы убираете меня и у вас очень большие издержки, либо вы выполняете мои настойчивые просьбы и все обойдется гораздо дешевле». Можно сказать, что все эти годы у Рамзана Кадырова была продуманная долговременная политика, в отличие от федерального центра, и он добился результатов, и что делать с этим, решительно непонятно.

Вадим Дубнов: Когда-то говорили, что кровники Рамзана находятся в соседних кабинетах, в одном взводе, в его охране, на расстоянии вытянутой руки, и Рамзан это знает, и вся Чечня это знает. Ну, может быть, кровники — это какой-то ритуальный образ, но все ли забыто, все ли прощено?

Александр Черкасов: Я предпочел бы не думать в деталях о том, что случится, если все предъявят все счета. Да, действительно, многие конфликты, которые были бы чреваты кровной местью, вроде бы как-то урегулированы, вроде бы там случилось примирение. Но ведь есть такой важный момент: адат, обычай невозможно осуществлять с использованием служебных полномочий — это несовместимые вещи. Я очень боюсь, что многие счета, которые считаются погашенными, на самом деле для многих не погашены, и что случится на следующий день после окончания стабильности, я бы не хотел думать. С другой стороны, огромные изменения чеченского общества состоят хотя бы в том, что сейчас есть один чеченец, который может говорить от имени всех, — лет уже четыреста так не было. Обычаи очень сильно изменились, и бог его знает, что будет завтра и послезавтра.

Вадим Дубнов