Неуд за сочинение

Дело слушает коллегия присяжных. Карпюк и Клых обвиняются в бандитизме (участии в банде «Викинг») и убийствах российских солдат (ч. 2 ст. 209 УК РФ, п.п. «в», «з», «н» ст. 102, ч. 2 ст. 15, п.п. «в», «з», «н» ст. 102 УК РСФСР) в ходе первой чеченской войны. Как и многие «украинские» дела последнего года, оно начало рассыпаться, как только детали его стали достоянием гласности.

Дело об участии в боях против российской армии в 1994–96 годах членов УНА-УНСО заведено в 2000 году и тогда же приостановлено. Возобновлено оно только в 2010 году, вело его ГСУ СК РФ по Северо-Кавказскому федеральному округу. В марте 2014 с разворачиванием крымской истории дело активизировалось. Показания начал давать участник первой чеченской Александр Малофеев, до того осужденный за разбой и убийство на 23 года и больной всеми возможными тяжелейшими болезнями. Сперва он описывал участие в чеченских событиях таких известных деятелей, как украинский премьер Арсений Яценюк, братья Олег и Андрей Тягнибоки из партии «Свобода», деятели «Правого сектор» Дмитрий Ярош, Игорь Мазур и Александр Музычко, лидер партии «Братство» Дмитро Корчинский и др.

Николай Карпюк, член «Правого сектора», был задержан 17 марта 2014-го в России, куда приехал вместо Яроша, которого выманивали якобы для переговоров с людьми из администрации президента. Преподаватель истории из Киева Станислав Клых арестован чуть позже — 8 августа в Орле, куда поехал встречаться со знакомой девушкой. Только после их задержаний свидетель Малофеев вспоминал, что они были участниками боев в Грозном. Следствие долгое время скрывало местонахождение обоих обвиняемых. За это время оба дали признательные показания, повторив подробные рассказы Малофеева. Но как только это стало возможным, сообщили, что признания были вырваны пытками, и продемонстрировали их следы.

Дело касается событий 20-летней давности. Не просто событий — войны с большим числом жертв. В России есть одна организация, с первых дней той войны до сего дня методично занимающаяся ее исследованием и установлением ее жертв, — «Мемориал». Мемориальцы присутствовали на этой войне и вели ее хронику, искали пленных и участвовали в переговорах об их освобождении. Огромный архив «Мемориала» частично представлен сегодня на выставке в Сахаровском центре. И вот эти знания пригодились еще раз в деле спасения конкретных людей. Узнав об обвинении Карпюку и Клыху, сотрудники Правозащитного центра «Мемориал» обнаружили массу исторических неточностей и по собственной инициативе сделали подробнейший анализ обвинительного заключения, достойный отдельного издания как серьезное историческое исследование. Об этой работе и своем выступлении в суде «Граням» рассказал один из ее авторов Александр Черкасов.

— С меня в суде начался допрос свидетелей защиты. По замыслу адвокатов передо мной стояла задача дать присяжным некоторую историческую экспозицию, на фоне которой обвинительное заключение представляется нагромождением полного абсурда.

Во-первых, откуда я все это знаю. Тогда мы занимались поисками пропавших без вести, пленных, погибших. Началось с того, как Сергей Ковалев и другие, находясь в дудаевском «президентском дворце» — Рескоме (здании республиканского комитета компартии), — наблюдали, как туда приводили пленных российских солдат. Было это во время первого штурма Грозного, с 31 декабря 94-го по первые числа января 95-го. И первые списки пленных в Москву привез Ковалев. Поскольку тогда официальной позицией было «ничего не происходит, а в Грозном на перекрестках полевые кухни кормят торжествующих мирных жителей», то мы старались отслеживать судьбу этих солдат, опрашивая очевидцев, журналистов, солдатских мамок — все это вылилось в обширную базу данных. Побочным отходом от этой базы стал список погибших, поскольку часто выяснялось, что человек, числящийся пропавшим, на самом деле давно погиб. Наша база оказалась полнее и точнее, чем имеющаяся у федерального командования. В итоге мы смогли работать с обеими сторонами конфликта и так вышло, что обмен списками пропавших с той и другой стороны был обменом списками наших двух баз данных.

То, что нарисовало обвинение, было будто на другой планете. Согласно обвинению, Карпюк и Клых действовали в новогодние дни 94–95 года в районе железнодорожного вокзала, президентского дворца и площади Минутка. Но если в районе дворца и вокзала в те дни действительно шли бои, то Минутка, расположенная на другом берегу Сунжи, оставалась в глубоком тылу чеченцев до конца января. Говорится также о расправе над пленными в районе улицы Первомайская в начале февраля. Но этот район на начало февраля был уже глубоким тылом российских войск. Я уж не говорю о том, что в показаниях есть действия украинской группы в районе 9-й горбольницы, которая все это время была еще дальше в тылу федералов.

Я попытался изложить это полное несоответствие по датам. Судье очень не понравилось, что я столь подробно цитировал обвинительное заключение. Видимо, это священный текст, который должен быть доступен только следователям. Поэтому судья не дал мне прокомментировать заявление Малофеева, что он воевал в Чечне в 1997 году. Причем на вопрос, где он в том году воевал, ответил — «везде». Невзирая на то что российские войска были выведены из Чечни к 31 декабря 1996 года и в следующем году не было никаких боевых действий.

В обвинении также говорится, что украинцы участвовали в жутких пытках российских солдат. Тогда наши официальные источники обильно описывали, как чеченцы чудовищно пытают пленных российских солдат. Кастрировали, распинали на окнах в качестве живого щита. Я это разбирал еще году в 97-м. Во-первых, военврачи, через которых проходили все тела, никаких кастрированных не видели. Согласно справкам, полученным через депутатские запросы от Главного медицинского управления и Главной военной прокуратуры, на конец марта было 7 тел со следами пыток или посмертного глумления. Но они все нам не подходят. Тел с отрезанными головами (как в обвинении) нет, тел с отрубленными пальцами нет, нет и тел с разрывом прямой кишки (якобы прежде чем убить, солдат насиловали черенками саперных лопат). Я не говорю, что пленных никогда не пытали и не убивали. Но это было много позже и в других местах. Во дворце тогда было 12 пленных. Все они были успешно выведены живыми в подвал на площади Минутка 19 февраля. Свидетелями этого были многие журналисты.

Следствие не сделало даже попытки найти реальные документы и установить личности этих солдат. Непонятно, зачем эти жуткие истории есть в обвинительном заключении, поскольку в итоге они не вменяются подсудимым.

А обвиняют их в убийстве в ходе боев 30 солдат. Есть имена этих погибших и медицинские документы. Задача была установить место, время и обстоятельства их гибели.

Мы установили, что девять человек из них погибли в районе поселка Садовое в 13 километрах от дворца и вокзала. Еще четверо сгорели в БМП, пытаясь вырваться из города в 9 километрах от этих мест. Из выживших в том эпизоде никто не говорил об украинцах. Еще один погиб в танке более чем в 4-х километрах. Механик этого экипажа сумел спрятаться под танком и просидел там до ночи, а потом рассказал, как чеченцы ходили вокруг и разговаривали. Там звучала только чеченская речь. Еще четверо погибли в районе парка Ленина при прорыве в центр с запада. Но они десантники — обвинение же говорит, что все погибшие мотострелки 276-го, 81-го полков и 131-й бригады. Они не потрудились даже установить принадлежность погибших к тому или иному роду войск! То есть 18 человек погибли на значительном расстоянии от тех мест, где якобы были украинцы. Мы также знаем места гибели еще шестерых — они тоже не подходят. Еще для шести человек не знаем место, зато знаем обстоятельства. Только у двоих из них причина смерти — пулевые ранения у одного и, возможно, пулевые ранения у другого (тело почти полностью сгорело). Остальные погибли в подбитых танках и боевых машинах, меж тем как украинцам инкриминируется использование только легкого стрелкового оружия — снайперских винтовок и автоматов.

Выходит, что не более двух тел из 30 могли оказаться жертвами этих двух украинцев. И то теоретически. Следователи не пытались установить ничего о гибели этих солдат, они не шли от событий — не описывали их, не анализировали и вообще не знали. Поэтому их «свидетели», а затем и обвиняемые (после «общения» со следователями) входили в вопиющие противоречия с историческими фактами. Да что там говорить, если в список жертв, погибших от пуль украинцев, входит Герой России Юрий Игитов, подорвавший себя гранатой.

Мне удалось напомнить суду также, что по обвинительному заключению «в 1999–2000 годах (вплоть до 12 мая 2000 года)» эти украинцы проходили спецподготовку в Веденском районе, в лагерях Салмана Радуева и под его личным руководством. Во-первых, Веденский район всегда был вотчиной Басаева, с которым у Радуева были далеко не лучшие отношения. Но еще интереснее, что до мая 2000-го Радуев если и мог бы кого-то готовить в лагерях, то только выходя на время из камеры СИЗО «Лефортово», куда попал после того, как был задержан в своем доме 12 марта 2000 года спецназом ФСБ. Откуда же взялась дата 12 мая? Она была в одном месте — Википедии. В Википедию она попала из именного указателя ко второму изданию книги «Россия — Чечня: цепь ошибок и преступлений», готовя которую лично я допустил опечатку: вместо 12 марта написал 12 мая. Другого источника с такой датой просто нет! Так становятся понятны источники, которыми пользовалось следствие для получения этих «правдивых во всех отношениях» показаний.

Это последнее, что мне удалось сказать. Потому что дальше судья совсем обиделся, начал отводить вопросы адвокатов, в итоге я говорил около получаса. Удалось ли донести до присяжных мысль, что обвинительное заключение не должно быть научной фантастикой, не знаю.

Адвокаты попытались приобщить к делу анализ обвинительного заключения, сделанный ПЦ «Мемориал». Тогда прокурор спросил: какими официальными достоверными источниками вы пользовались? Я хотел было уточнить: официальными или достоверными (что не всегда одно и то же)? Пользовались и официальными — попытался зачитать ответы из Главного медицинского управления и Главной военной прокуратуры. Но тут уже воспротивился судья, заявив, что эти документы не были изучены в суде. После непродолжительной дискуссии между адвокатом и прокурором о разнице между достоверностью и официальностью судья вынес отказ в приобщении нашего исследования. Так что единственный наш вклад в процесс в том, что мы хоть немножко попытались погрузить присяжных в реальность.

Если говорить об обстановке в суде, то по поведению судьи это похоже на апелляционные составы Мосгорсуда, что нельзя назвать самым лучшим из нашей столичной жизни. В остальном — с досмотрами на входе, приставами и прочими порядками все более просто и демократично, чем в Замоскворецком суде, к примеру.

Вообще грозненская жизнь на меня почему-то производит очень хорошее впечатление. Подростки, идущие в школу, люди на улицах, базары. Было очень легко видеть людей и общаться с ними. Строящиеся дома, если не знать, из каких средств они строятся и насколько заселены. Кафе, где хорошо и не очень дорого кормят, если не знать, что рядом с кафе вчера задержали журналиста. Аргун-сити, мечети в селах и городах, особенно подсвеченные в темноте, проносящиеся за окном, когда мчишь по хайвею (главная дорога — все же не трасса Ростов-Баку, а дорога между Центороем и Грозным). В сравнении с послевоенными временами все это очень хорошо выглядит. В значительной степени республика восстановлена. Очень много нормального в этой жизни. Как и много этого «если не знать о» и «если не помнить о».

С другой стороны, случившееся в эти дни нападение на автобус с журналистами и правозащитниками в Ингушетии. Вроде бы в Ингушетии, но совсем на границе с Чечней. Как говорил герой известного фильма товарищ Саахов: «Был один случай — не в нашем районе…» Можно вспомнить и другой случай «не в нашем районе»: Наташу Эстемирову похитили в Грозном, но вывезли в Ингушетию и убили там. Или в августе прошлого года — «бой в Ингушетии». Выясняется, что-то это какой-то вполне чеченский отряд в горной местности, где никаких заборов и границ нет. Но пытались маркировать эту новость Ингушетией, чтобы попало в чужую статистику.

В день, когда я выступал, никаких журналистов на процессе не было. На следующий день должны были приехать те, на кого напали по дороге. Вообще отношение к этому процессу в Чечне довольно странное. Говорят, что на первом же заседании, когда читали обвинительное заключение, люди в зале перешептывались: «Если судят за участие в боях 94–95 года, то ведь каждого можно за это судить!»

В значительной степени власть Кадырова основана на том, что его считают гарантом безопасности все участники первой войны. Вопреки расхожему мнению, у нас не было нормальной амнистии. И каждый, кто когда-либо стрелял в сторону российских военных, теоретически может быть осужден до сих пор. Этот процесс оказался прецедентным, поскольку осуждают людей за участие в боевых действиях. Во внутренних конфликтах государство всегда рассматривает это как преступление, но международное гуманитарное право рекомендует после любой гражданской войны проводить широкую амнистию — аналог заключения мирного договора. Чтобы огромное количество рядовых участников не чувствовали себя в постоянной опасности. Кто воевал, но не совершил тяжких преступлений, может вернуться к мирной жизни — в этом источник урегулирования.

Да, многие были осуждены за вторую чеченскую войну. Но за первую были осуждены только участники рейдов Басаева и Радуева — как террористы. Гарантом безопасности остальных воспринимался Кадыров. Это был один из источников легитимизации его власти в народе. И тут вдруг оказывается, что могут взять любого, кто держал оружие. Инициатива этого федерального дела исходит не от Кадырова. Но судят — в Чечне. И это дело по существу работает против главы республики.

Дмитрий Борко

Источник