«Не ожидал, что меня поддержат столько смелых людей»
Руководителя карельского «Мемориала» Юрия Дмитриева освободили под подписку о невыезде
В 7 утра 27 января историка Юрия Дмитриева выпустили из СИЗО Петрозаводска. Родственники ожидали, что его освободят в воскресенье, 28-го, как за месяц до этого постановил суд. Но руководство изолятора, по-видимому, решило избежать толпы журналистов и друзей Дмитриева у своих ворот и подарило историку досрочный выход под подписку о невыезде (28 января у него день рождения).
Напомним: Юрия Дмитриева обвиняют в «использовании несовершеннолетней приемной дочери для изготовления порнографии» и в «развратных действиях» с ребенком. В переводе на человеческий: Дмитриев несколько лет фотографировал болезненную девочку для контроля ее физического развития. Снимки хранил на компьютере, никому их не показывал и не отправлял. Однако каким-то образом о них узнала полиция. Экспертиза, проведенная по просьбе следствия, сочла девять из двух с лишним сотен фотографий порнографическими.
Соратники Дмитриева уверены, что его преследуют за многолетнюю работу по восстановлению памяти о жертвах политических репрессий. Историк обнаружил Сандармох — место казни более 9 тысяч человек во время Большого террора, а также масштабные захоронения вдоль Беломорканала, вокруг Петрозаводска, на Соловках. В защиту Дмитриева выступили десятки известнейших деятелей культуры.
В ходе суда адвокат Виктор Ануфриев добился проведения дополнительной экспертизы фотографий. Новое исследование не обнаружило в снимках признаков порнографии. Тогда прокуратура придумала для Дмитриева еще одно испытание: его транзитом через «Бутырку» отправили на психиатрическое обследование в Центр им. Сербского. Экспертиза завершилась 19 января. Перед этапом в Петрозаводск Дмитриева на несколько дней вернули в «Бутырку» — в обычную камеру, а не в тюремную психбольницу. По всей видимости, за время обследования Дмитриев никаких отклонений не приобрел.
Корреспонденты «Новой газеты» встретились с историком в его квартире в день освобождения из СИЗО, куда его заключили 15 декабря 2016 года. По договоренности с адвокатом Дмитриев отказался до окончания процесса комментировать само уголовное дело (о его неизвестных деталях можно почитать в другом материале «Новой газеты»).
Фото: Анна Артемьева / «Новая газета»
— Говорят, вы не опасны…
— Смотря какие вопросы будете задавать.
— Ваши близкие замечали во время суда, что вы сильно похудели. Исследователь Соловков Юрий Бродский заплакал, увидев однажды, в каком состоянии вас вели по коридору. Как вы себя чувствуете?
— Я всю жизнь, лет с 20, вешу 60—62 килограмма. После Института Сербского стал весить 64 килограмма. Да, был период, всхуднул маленько, но это лето было, жарко. Сейчас опять в своем родном весе.
— Чем вы занимали себя в изоляторе?
— Сначала было немножко не по себе — когда ты просто не можешь заниматься своим делом. А потом… Я не мог повлиять на ситуацию и изменил свое отношение к ней.
Я знаю судьбы очень многих людей, которые прошли через этот изолятор в 30-е годы. Ну и вот я потихонечку начал понимать, что они ощущали, когда они видели эти же стены, ходили по этим же коридорам, слышали лязг этих металлических дверей.
Они тоже были оторваны от семьи, своих детей, внуков. Некоторую аналогию можно провести между их обвинениями и моим обвинением. Поэтому мне достаточно легко было выбрать на их примере ту модель поведения, по которой нужно было себя вести в следственном изоляторе. Говори правду и ничего не бойся. Оставайся независимым. Не позволяй на себе ездить. Мне часто вспоминались слова Варвары Брусиловой (молодая дворянка Брусилова в начале 1920-х годов выступала против гонений на церковь, за что была заключена в Соловецкую тюрьму, а в 1937-м расстреляна у 8-го шлюза Беломорканала. — Ред.): «Милости и пощады я у вас не прошу. Любой ваш приговор я приму со спокойной душой и совестью, потому что по моим религиозным верованиям смерти нет». Аналогично. [Старшей дочери] Катерине и [руководителю центра «Возвращенные имена»] Анатолию Яковлевичу Разумову удалось передать мне молитвослов. Дважды в день я молился, такая зарядка для души. Между молитвами вспоминалось про одно, про другое, про третье. В общем, мозги не пустовали. Я знал, что это когда-нибудь кончится.
Юрий Дмитриев со старшей дочерью и внуками. Фото: Анна Артемьева / «Новая газета»
— Принято считать, что тяжело сидеть по статьям, которые вам инкриминируют. Как к вам относились?
— Весьма достойно. В том числе, наверное, потому, что я человек чуть-чуть в Карелии известный своей работой по увековечиванию памяти, и все местные диаспоры своим представителям сказали: ыыыть! А во-вторых, я ведь тоже знаю, как себя вести. Я понимаю, что статьи подлые. Я так [сокамерникам] и объясняю: статьи подлые, но это заказуха. Единственный раз, в Москве, минут десять [арестанты] совещались.
— В «Бутырке»?
— Да. Стали проверять по своим каналам: кто, чего. Через десять минут пришел сигнал от кого-то главного: «Заходи, дорогой». Многие, кто сидят в тюрьме, и сами умеют хорошо обманывать, и прекрасно различают обман, неправду, укрывательство. Почище любого следователя.
— Вы многое повидали: 30 лет выкапываете останки расстрелянных. Вас, наверное, трудно чем-то удивить, и все-таки — к чему в ходе процесса вы не были готовы?
— Подобной «командировки» я ждал уже несколько лет. Не знал только, по какой причине путевку оформят. Я понимал, что могут подкинуть оружие, наркотики, устроить аварию, поэтому немножечко остерегался. Но о таком развороте событий я не думал. Ну ничего, собрался в кучу.
Товарищ следователь меня пугал: «Все, теперь семья от тебя отвернется». Я говорю: «Балбес ты. Детей воспитывать правильно надо, чтобы они от тебя не отвернулись, не стали павликами морозовыми».
Они почему-то решили, что меня можно прессануть и все этому поверят. Вот чего я не ожидал — что меня поддержат столько смелых людей. Одно дело — где-то на кухне переживать, а прийти в суд или написать письмо с обратным адресом — это уже позиция. Меня удивило, что таких людей много.
— Что вы чувствуете к тем, кто вас сажает, стережет?
— Мужики — люди ленивые, пока нас не пнут, мы шевелиться не будем. Значит, кто-то дал команду. Я не знаю, кто заказчик. Мне самому интересно, кому я перешел дорогу. А злиться на надзирателя… Ну, это его работа.
— Как проходила экспертиза в Центре имени Сербского?
— Беседы со специалистами, психологические тесты, какое-то аппаратное обследование. Вот, все хорошо, не кусаюсь. Я не пытался казаться ненормальным. Какой я ненормальный, если у меня есть разрешение на ношение оружия, автомобильные права? Почему я должен прятаться за это? Прячется тот, кто чувствует за своей спиной какую-то вину.
«Они почему-то решили, что меня можно прессануть и все этому поверят». Кукиш от Дмитриева. Фото: Анна Артемьева / «Новая газета»
— Ограничение свободы тяжело переносится?
— Да я вот к этому столу [до ареста] был привязан по 20 часов в сутки. У меня только лето — относительно гулящий сезон, когда я могу туда съездить, сюда съездить. А так: в пять утра встал, компьютер включил, в час ночи выключил — все. Это как на охоте: надо уметь сидеть и ждать. И постараться извлечь пользу из ситуации. Вот, например, я привез из «Бутырки» две самодельные иконы. Найду, в какой музей их пристроить.
— Теперь снова за стол?
— Когда меня забрали, мне оставался месяц до окончания труда, над которым я работал десять лет. Это книга о спецпоселенцах в Карелии. Надо вернуть имена 126 тысячам людей, которых привезли сюда в Карелию строить социализм. Это раскулаченные крестьяне. Ну, «раскулаченные» — это термин такой весьма хитрый, по большому счету я не имею права называть их раскулаченными, но их сюда выслали по крестьянским делам. Кого-то семьями, кого-то одиночками. И вот они здесь строили спецпоселки свои в лесу, умирали пачками. И я сейчас должен вернуть эти имена. Потому что у нас в Карелии как минимум 20 процентов людей — это их потомки, которые уже не знают, откуда их прадедушка с прабабушкой родом, где их гнездо. Увидят, узнают. Я пишу: когда привезли, кто раскулачил, в каких спецпоселках жили, даю координаты кладбищ, как туда проехать. Если человек сменил фамилию, я даю старые фамилии. Дай бог, чтобы это все не потерялось в том компьютере, который у меня забрали.
У каждого свой путь. Я для себя выбрал путь не очень спешный, но, с моей точки зрения, очень важный. Надо воспитывать народы. У каждого из нас есть семья. И у меня такая теория родилась, что если мы узнаем, кто были наши бабушки, прабабушки (условно — до седьмого колена) и что они сделали для страны в свое время, то эти знания помогут нам критически относиться к любой власти. Ну во всяком случае не верить тому, что написано на заборе и плакате.
Я стараюсь заполнять белые пятна, которые прерывают чей-то род. Если человек будет это знать, вряд ли какой-то соловей сможет ему что-то в уши напеть. Он скажет: «Да мы это уже проходили, вот моему прадеду так же врали». Вот такой я выбрал путь. Я уже не хожу давно на митинги. Просто сижу и работаю. Потихонечку, с документами. Я понимаю, что это сложно, но в моих книгах не должно быть ни слова лжи. Христу тоже было тяжело крест тащить на Голгофу. Это вот моя персональная Голгофа.
— Вас не берет отчаяние, что вас таких мало, кто этим занимается?
— Есть такое «хорошее» слово — насрать.
— Это с пробелом?
— Без пробела. Каждый из нас появляется на этой земле для чего-то. Кто-то красивое здание ставит, кто-то по морям плавает, корабли в шторм проводит. Не все выходят на этот путь так рано, как вышел я. Я вышел на него лет в 30. А понял, что я на него вышел, лет 15 назад. Все, что я в своей жизни делал, чему учился, — это мне помогает сейчас делать вот эту работу. На это я заточен — не знаю, Богом ли, судьбой.
Можно сказать, что у меня был небольшой творческий отпуск, чтобы я на себе прочувствовал все, с чем работаю. И я буду делать то же самое.
Я буду воспитывать своих детей и внуков и писать свои книги. Опасения есть. Но ничего преступного мы не делаем. Мы пишем правду. А что она не всем нравится — ну, это их проблемы.
Пули от пистолета «Браунинг» в руках Юрия Дмитриева. Найдены в 2004 году в останках 26 человек, расстрелянных на Секирной горе (Соловки). Фото: Анна Артемьева / «Новая газета»
