©
Посмотрела видеорепортаж Залины Атаевой. Она брала интервью и у меня, но, видимо, оно не уложилось в ее схему. Говорила я о том, как мне грустно от того, что приходится судиться там, куда уже более 20 лет мы всегда приходили с добром и в ответ встречали тепло и заботу.
Только что я закончила отвечать на 200 писем, пришедших за сутки нашей поездки в Грозный. Посмотрела видеорепортаж Залины Атаевой. Она брала интервью и у меня, но, видимо, оно не уложилось в ее схему. Говорила я о том, как мне грустно от того, что приходится судиться там, куда уже более 20 лет мы всегда приходили с добром и в ответ встречали тепло и заботу.
Где мы были в 2000 году? Здесь и были. И еще в лагерях в Ингушетии. А у нашей приемной в Москве собирались такие же толпы чеченских женщин без всяких плакатов, со своими болями и проблемами. С больными детьми, которых надо было показать врачу, Пять лет у нас был проект по медицинской помощи жителям Чечни. Приходили за одеждой, обувью, которую на давала обувная фирма, за кастрюльками и чайниками, за восстановлением сгоревших документов, за устройством детей в школу.
И первые семинары в Москве и в Назрани мы проводили для адвокатов и судей восстанавливающейся правовой системы Чечни. Мы хотели, чтобы юристы Чечни перестали чувствовать себя в изоляции и побыстрее освоили новации российского законодательства, которые они пропустили из-за войны. Первый наш семинар для адвокатов пришелся прямо на дни террористического акта на Дубровке. И эти дни мы провели и пережили вместе. И сейчас к нам обращаются родственники чеченских ребят, которые отбывают сроки лишения свободы в пенитенциарных учреждениях России. Многим из них нелегко там приходится, потому что туда пошли работать те, кто воевал в Чечне и принес с собой вовсе не лучшее отношение к ним и их вере.
Да, мы работали на эти презираемые заграничные деньги. Только в такие проекты необходимо вносить и свой вклад. И мы вносили его своим неоплачиваемым трудом и продолжаем это делать. Я никого не упрекаю и, уж меньше всего этих женщин, которые мокли под дождем три часа со своими самодельными плакатами. Ни в коем случае я не жду и не хочу благодарности. Все мы чувствовали и чувствуем свою вину за две войны, за то, что сотворили с этим народом. То, что мы могли немного помочь ему и быть рядом, спасало наши души, давало право жить. Просто мне кажется, что тогда во время войны у этих людей было больше чувства собственного достоинства и готовности к сопротивлению злу. Просто мне грустно от того, что я увидела сегодня в Грозном. И от того, что сейчас я не могу назвать имена людей, которые подходили ко мне в перерыве и на улице и говорили: "Вы не думайте, мы все помним, и эти женщины там у дверей суда тоже все понимают". Не могу потому, что для них это было бы опасно.